На лице Журавеля отразилось недоумение.
— Как это так? — простодушно спросил он. — А у нас значится, что ваш муж пропал… Почему же вы нам не сообщили, что он жив? Мы же с ног сбились, его разыскивая…
— Я заметила, — усмехнулась Светлана. — Так сбились, что даже не нашли времени зайти и расспросить о нем.
— Ну-у-у… Без нужды, стало быть, было. Обходились, — Журавель, словно оправдываясь, развел руками. — Вы поймите, у нас ведь дел много. Мы тоже работаем. А вам следовало сообщить в органы. Написать заявление. Мол, такого-то числа, такого-то года, мой муж такой-то и такой-то нашелся. Пребывает в добром здравии по такому-то адресу. Прошу, мол, в связи с этим розыск прекратить. А то ведь что получается? Он живой, а мы его в ориентировку каждый день даем, — Журавель осуждающе покачал головой. — Нехорошо вышло.
— Как вышло, так вышло, — неожиданно жестко ответила Светлана. — В конце концов, у меня свои заботы, а у вас — свои.
— Это вы, конечно, верно говорите. С одной стороны, — Журавель улыбнулся. — Но если с другой-то посмотреть? Вот вы заявление не написали, а мы сотрудников от других дел отвлекаем. Кто страдает? Так вы же сами и страдаете!
— Ой, бросьте, Владимир Александрович. — Светлана поморщилась. — Меня давно уже не трогает плакатная агитация. «Заплати — и дрыхни носом к стенке». Можно подумать, из-за меня одной правопорядок в городе падает.
— Не из-за одной, конечно же, — кивнул Журавель. — Врать не буду. Но если представить, что таких, как вы, несколько тысяч наберется? Да на каждое дело по два-три сотрудника выделено? Вы же школу окончили. Да еще институт, наверное, в придачу. Сочтите сами, сколько это выходит? Это ж, без малого, десять отделений выходит! Вот ведь какая закавыка-то получается. А вы говорите, из-за вас одной.
— Ладно, убедили, — согласилась Светлана. В ее тоне слышалось: «Вы выяснили то, что вам было нужно, а теперь оставьте меня в покое». — Сгораю от стыда. Это все?
— Адресок мужа, будьте любезны, — Журавель достал неизменный блокнот. — Домашний и рабочий. И номерочек телефона. Должны же мы убедиться, что человек жив-здоров. На то мы и милиция.
— Мы, это, в смысле, «мы, Николай Второй»?
— Ну, зачем так-то, Светлана Владимировна? Я-то лично что вам злого сделал?
Светлана вздохнула, махнула рукой.
— Ладно, проехали. Где Сашка живет сейчас, я не знаю, а номер телефона… — она продиктовала.
Журавель, торопливо записывая, бормотал:
— Не по-людски как-то получается, Светлана Владимировна. Вроде бы жена законная, а адреса не знаете.
— Ну, не знаю я адреса, — женщина упрямо поджала губы. — Бросил он меня. Довольны? Бросил. Ушел. Сгинул. Неделю от него ни слуху ни духу не было. Вот я и подумала: случилось что-нибудь. А вышло вот…
— Развелись бы, — засовывая блокнот в карман, рассудительно предложил Журавель. — Так ведь тоже не жизнь — мучение одно.
— Ну уж нет, — ответила Светлана. — Он предлагал, да я не согласилась. Пусть через суд добивается.
— А он, что ли, не хочет через суд?
— Конечно, нет, — фыркнула женщина. — Придется тогда о всех своих бабах рассказывать. Сашок ведь у нас завидным женихом стал, — заметила она зло. — Шишка какая-то в банке. Шлюхи вокруг вьются, как мухи над навозной кучей.
— Да, — согласился сержант. — Сотрудник банка по нынешним временам — фигура. Поглавнее иного министра будет.
— Сотрудники в милиции. В банке — служащие.
— Извините, запамятовал, — улыбнулся миролюбиво Журавель.
— Да ладно. Просто к слову пришлось… Раньше про главенство это свое небось не думал, — поджала губы Светлана. — А как из «семерки» заср… простите, задрипанной на иномарку пересел, о достоинстве вспомнил.
— Что, так вот прям сразу и пересел? — удивился Журавель. — Бывает же.
— Всякое бывает, — размыто ответила женщина. — Всякое. — И, словно спохватившись, спросила: — Это все? Или у нашей милиции к нам еще какие-то вопросы имеются?
— К нам, это, в смысле, «к нам, Екатерине Первой»?
— Что? — Светлана Владимировна не без удивления взглянула на сержанта.
— Да это я так. — Журавель улыбнулся. — Фраза ваша понравилась. Та, про Николая Второго.
— А-а…
— Одним словом, вопросов пока у меня нет; Но если вдруг появятся, то я зайду. Или позвоню.
— Лучше звоните, — женщина картинно прижала пальцы к правому виску.
— Это уж как получится…
Журавель шагнул к двери. В ту же секунду Газ вскочил, напружинился, готовясь к прыжку. Верхняя губа его приподнялась, обнажив отличные крупные клыки. Сержант невольно отступил на шаг.
— Газ, фу! — Реакция женщины была моментальной.
Команда прозвучала заученно-резко, однако сержант не услышал в ней властных хозяйских ноток. На секунду возникло ощущение, что ротвейлер ослушается приказа и прыгнет, но, видимо, дрессировщик действительно был неплохим. Пес пересилил инстинкты, сел.
— Это ведь не ваша собака? — спросил Журавель.
— Сашина, — помедлив, ответила женщина. — Поначалу слушаться не хотел. Пришлось переучивать.
— Ага. — Журавель взглянул на пса, походившего габаритами на крупного теленка. — Знаете, я бы на вашем месте отдал его в питомник.
Светлана Владимировна фыркнула возмущенно:
— Слава богу, товарищ сержант, вы не на моем месте.
— Как знаете, — пожал плечами Журавель. — Только много случаев было, когда псы начинают хозяев изводить. До жутких вещей доходит. А ведь он вас почти не слышит.
— Разберемся, — туманно пообещала Светлана Владимировна.
— Как знаете, дело ваше. — Сержант шагнул за порог. — Всего доброго.
— До свидания, — безразлично пожала плечами женщина.
Владимир Александрович зашагал вниз по лестнице, размышляя над тем, почему Светлана Владимировна Осокина ему врала…
* * *
Со временем жест отчаяния превратился в своеобразный ритуал, привычку и даже насущную потребность. Каждое утро, в одиннадцать, Артем Дмитриевич Гордеев заваривал стакан крепкого чая, ставил на стол пепельницу, доставал из картонной пачки сигарету «Прима», клал рядом с пепельницей коробок спичек, после чего разворачивал большую карту Москвы. Раз за разом Гордеев изучал ее с таким старанием и тщательностью, словно видел впервые.
Сегодняшнее утро не внесло разнообразия. Механически закурив терпкую «Приму», Гордеев склонился над картой. Москва, в исполнении еще советских топографов, была сплошь покрыта красными и синими залысинами карандашных пятен — зонами высокой и потенциальной опасности. Серые разводы холмов и низин скрывались под чернильной штриховкой, обозначавшей новые кварталы. Штриховка эта, воплощение обманчивой безопасности, изменяла внешний облик города. Новые кварталы «убивали» холмы и низины, овраги и болота, уничтожали пустыри и полосы лесопосадок, проходя по ним катками, бульдозерами, отвоевывая у врага все новые территории. Информацию о новых жилых массивах Гордеев черпал из газет и программ новостей. Он смотрел все передачи, могущие содержать интересующую его информацию, перескакивая с канала на канал, нажимая кнопки старенького, испускающего дух «Рубина», подаренного ему соседями — молодой парой. В такие минуты Артем Дмитриевич ощущал себя разведчиком, причастным к темным тайнам закулисной стороны бытия, и одновременно полководцем, лишенным армии. Он знал все об опасности, на которую остальные пока еще не обращали внимания. Ему были ведомы дальнейшие действия и дислокация противника, но знания эти оставались в его голове мертвым, невостребованным грузом. Собранная Гордеевым информация никого не интересовала. По крупицам собирая сведения, просеивая их сквозь сито логики, Артем Дмитриевич рисовал в воображении картины грядущего катаклизма, одну страшнее другой. Он знал, что без стороннего вмешательства рано или поздно все факторы сойдутся в одной «черной» точке, как сходятся две половинки плутониевой сферы в ядерной бомбе. Заряд превысит критическую массу, и произойдет то, что должно произойти. Взрыв!
