дома стоят огромные тридцатиметровые ели-великанши, которым уже за 200 лет, и под их густой сенью невольно вспоминаются слова поэта о родном парке:
И сени расширял густые
Огромный, запущённый сад,
Приют задумчивых дриад.
(«Евгений Онегин»)
По обе стороны Еловой аллеи густые заросли орешника, и часто на высоких гибких орешинах можно видеть белок, деловито собирающих орехи.
Между елями-гигантами стоят молодые пышные елочки — они посажены после Великой Отечественной войны взамен уничтоженных гитлеровцами.
В 1956 году в Еловой аллее были произведены подсадки, и теперь она имеет ту же протяженность, какую имела в пушкинское время,— 250 метров. Восстановлена та часть аллеи, которая находилась за дорогой из Михайловского в Тригорское, пересекающей здесь эту аллею. На противоположном от усадьбы конце аллея замыкается невысоким холмиком, на котором когда-то стояла фамильная часовня. Может быть, с ней связан поэтический образ в стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом», написанном Пушкиным здесь, в Михайловском:
Все волновало нежный ум:
Цветущий луг, луны блистанье,
В часовне ветхой бури шум...
Часовня сгорела после смерти Пушкина, и от нее сохранился лишь фундамент, который был обнаружен в 1956 году в результате раскопок. Около этого места на огромной двухсотлетней сосне, между тремя расходящимися стволами ее вершины, темнеет большое гнездо — в нем испокон веков гнездится семья черных воронов, очень редких в этих краях.
Направо от Еловой аллеи узкая аллейка ведет мимо «парковых затей» — горки-парнаса и прудика с перекинутым через него мостиком — к «старому ганнибаловскому пруду», одному из самых живописных уголков Михайловского парка. Вековые деревья так тесно столпились по его берегам, что густая тень от них делает водную гладь пруда черной, и его поэтому по давней традиции иногда называют «черным прудом». На берегу этого пруда на огромных стройных соснах уже много десятков лет гнездятся серые цапли — по местному названию «зуи» (отсюда и часто встречавшееся в пушкинское время название всей усадьбы — Зуёво).
В этом уголке парка всегда стоит тишина, нарушаемая изредка гортанным резким вскриком цапли да шорохом падающей из лапок белки еловой шишки. Под гнездовьями зуёв лежат крупные перья, иногда увидишь и желторотую нахохлившуюся цаплю, выпавшую из гнезда. Часто встречаются холмики, вырытые кротами, а чуть подальше— «лисьи ямы».
Здесь невольно вспоминаются пушкинские строки:
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей.
По левую сторону Еловой аллеи в глубине парка стоит деревянная шестигранная беседка с невысоким шпилем, восстановленная на месте такой же беседки пушкинского времени. От нее радиально расходятся четыре небольшие аллейки. Одна из них, березовая (восстановлена в 1954 году), ведет к небольшому пруду, заросшему ряской. От пруда начинается одна из красивейших аллей парка — Липовая, или «аллея Керн».
Эта аллея хорошо сохранилась до настоящего времени — погибли сломанные бурей или от старости только пять деревьев из сорока, бывших при Пушкине. Аллея живописна густой сенью, двумя уютными беседками, расположенными на ее концах, и причудливостью самих старых деревьев, не похожих одно на другое.
Среди почитателей Пушкина за этой аллеей закрепилось название «аллея Керн», связанное с посещением Михайловского Анной Петровной Керн в июне 1825 года.
Племянница хозяйки Тригорского П. А. Осиповой Aннa Петровна Керн приезжала погостить к ней летом 1825 года, когда в тригорском доме часто бывал ссыльный Пушкин. А. П. Керн так описывала в своих воспоминаниях прогулку в Михайловское: «...тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому, и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июньская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном; сестра, Пушкин и я — в другом. Ни прежде, ни после я не видала его так добродушно веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов; хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: «J’aime la lune, quand elle éclaire un beau visage»[5]. Хвалил природу... Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад,
с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: «Mon cher Pouchkine, laites les honneurs de votre jardin à Madame»[6]. Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных (в 1819 году в Петербурге.— В. Б.), выражался о ней увлекательно, восторженно...
На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анною Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы Онегина[7] в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:
Я помню чудное мгновенье, — и проч. и проч.
Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять... Стихи эти я сообщила тогда барону Дельвигу, который их поместил в своих «Северных цветах», Мих. Ив. Глинка сделал на них прекрасную музыку».
Эта встреча с А. П. Керн оставила в сердце Пушкина глубокое, яркое чувство. 21 июля 1825 года он писал в Ригу А. Н. Вульф (подлинник на французском языке): «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь — камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов — все это, если хотите, очень похоже на любовь...» А через четыре дня он написал самой А. П. Керн: «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,— это стараться не думать больше о вас».
Но поэт не мог не думать о ней, и последующие его письма А. П. Керн были наполнены этим же сильным, мучительным чувством. Они оставались друзьями до самой смерти Пушкина.
От восточного конца «аллеи Керн», между краем парка, переходящего здесь в лесопарк, и фруктовым садом (восстановленным в этой части усадьбы в
