на это право, но мне не все равно.
Я, черт возьми, при всех косяках Свирского, за него переживаю.
Марта Михайловна — прекрасный не только хореограф, но и психолог, запросто считывает мое нерабочее настроение.
Современный танец — мой любимый экзерсис, и я всегда выкладываюсь до остатка, но не сегодня.
— Великие танцоры велики не из-за их техники, Юленька, они велики из-за их страсти, — Марта Михайловна останавливает музыку и снисходительно улыбается. Не кричит, не ругает, она умеет поставить на место и заставить работать вот таким одним предложением. — Где твоя страсть? Что случилось?
Моя страсть улетела вместе с выкуренными косяками Матвея. Я чувствую, как теряю его, и как в наших отношениях появляется третий участник, разрушая те самые отношения, становясь гораздо важнее меня.
Не успеваю ответить преподавателю, так как в дверь воровато стучат.
С Мартой Михайловной одновременно поворачиваем головы, когда слегка приоткрывается дверь и в ней показывается взъерошенная голова Матвея.
— Марта Михайловна, добрый день! — Свирский приветливо улыбается, соблазняя своей милой ямочкой на щеке, от которой многие женщины млеют. — Можно Юлю на минуточку?
За такую ямочку ему можно всё, даже не спрашивая, но женщина поворачивается ко мне и изгибает вопросительно бровь.
Не уверенна, что хочу разговаривать с ним.
— Юля, если в этом кроется твой внутренний конфликт, — кивает на выжидающего в дверях Свирского, — то советую решить все свои проблемы и вернуться к занятиям с полной отдачей.
— Хорошо. Извините. Я быстро, — срываюсь с места и бегу к двери, но не от того, что желаю поскорее оказаться рядом с Матвеем, просто не хочется подводить Марту Михайловну и нарушать экзерсис, пользуясь ее порядочностью и доверием.
— Юлька, — стискивает в крепких объятиях Свирский и приподнимает над полом. — Привет, фиалка.
— Привет. Перестань, я мокрая, — пытаюсь вырваться из захвата, потому что даже мне от себя противно.
— Уже? — отстраняется парень, лукаво поигрывая бровями. — Быстро ты! Но я не против, малышка! Как хочешь? — цепляет в мокрых пятнах широкую тунику и просовывает под нее руку.
— Ты что творишь? — отскакиваю и бью по руке смеющегося парня, бегая глазами по шаркающим по коридору студентам. — Забыл, где находишься?
— Да не кипятись, фиалка! — Ехидно посмеивается Свирский. — Знаю я, что ты у нас не-до-тро-га, — в лицо по слогам шепчет мой парень.
А мой ли еще?
— Я — не кипятильник, — складываю руки на груди и задираю подбородок, — чего ты хотел? У меня занятия вообще-то, — решаю напомнить.
— Точняк, фиалка. Держи, это тебе, — выуживает из кармана маленький алый мешочек, стянутый красной плотной нитью.
Теряюсь, но принимаю подарок, ныряя в него двумя пальцами.
Сначала мне кажется, что там цепочка, но, когда достаю, понимаю, что в руках у меня браслет довольно крупного плетения.
— Нравится? — нарушает мои разглядывания Свирский.
Не знаю…
Да, красивый, но … грубый и вопящий. Такой неплохо бы смотрелся на полной крупной руке, а не на моем тонком запястье, состоящем из кожи и кости. И такие плетения уже давно не в моде. «Чем больше, тем лучше» — осталось в прошлом, когда крупные широкие цепочки и браслеты в несколько рядов кричали о богатстве и положении.
— Симпатичный, спасибо, — но я все равно улыбаюсь. Это же подарок и, надеюсь, выбранный Матвеем с душой.
— Я несколько дней у матушки впахивался, чтобы на него заработать, Юлька, — кичливо сообщает Матвей.
— Так ты поэтому не появлялся в те дни? Работал? — в моем мозгу вспыхивает искорка тоненькой надежды, что все-таки Матвей не обманул и действительно помогал матери, а не шарахался с новой непонятной компанией.
— Ну конечно, фиалка. Я же тебе говорил, а ты не поверила!
Не поверила.
Подхожу ближе, и сама обнимаю парня, наплевав на потную вонючую футболку. Один из давящих ошейников на моей шее разрывается, позволяя сделать неглубокий вдох.
Я все еще держусь за него…
— Извини, фиалка, я действительно был занят и не мог позвонить. Но я знал, что с тобой все в порядке, — целует в висок и поглаживает под туникой спину.
Вздрагиваю от этих касаний, покрываясь мелкими фриссонами. Не понимаю, приятны ли мне его ласки, или противны.
— Хорошо.
— Вечером наши собираются на «Этажах», пойдем? Давно никуда не выбирались, — спрашивает Свирский, по-прежнему удерживая в объятиях.
Да, это точно.
Я погрязла в учебе и в разборках с Матвеем. Может, сегодня удастся отвлечься и попытаться перезагрузить наши отношения, дав им еще один шанс?
— Я согласна. Заедешь?
— В 8 буду у тебя, малышка! Ну беги, давай, зубрилка, — бесцеремонно хлопает меня по заднему месту и открывает дверь, подталкивая внутрь.
13. Юля
— Завтра — не выходной, если ты помнишь, — прикрываю окно, ежась под промозглым циклоном, никак не отпускающим Москву в теплое лето. На мне укороченный черный топ и в крупную клетку черно-бордовая короткая юбка, а наброшенный длинный классический пиджак не согревает, а лишь прикрывает мои голые плечи. — Не будь тебя еще пять минут, я бы никуда не поехала, — обнимаю себя руками и свожу прочно колени.
Вместо обещанных 8 часов, Свирский приехал к 9 часам вечера.
Я целый час, как идиотка, прождала Матвея, собираясь дальше слать его лесом. Смысл ехать в бар в ночь, когда завтра с утра на занятия?
По крайней мере мне.
Запах, который я уловила, когда оказалась в гелеке Свирского, так и не выветрился, становясь ощутимее при закрытых окнах.
— Юлька, ну че ты в самом деле? — кипятится Мот, нервно постукивая по рулю. — Ты же не в Институте благородных девиц учишься. Сомневаюсь, что, если бы ты осталась дома, легла бы спать. Че я постоянно оправдываюсь?
— Представь себе, да, легла бы спать, — фыркаю и отворачиваюсь к окну.
— Я машину забирал из сервиса, задержался, так понятно? — раздраженно выплевывает Свирский.
— А что с ней было? — поворачиваюсь к кашляющему парню и вижу, как Мот утирает рукавом нос. — Ты простыл что ли?
— Да так, по мелочи там, — отвечает размыто и передергивает плечами.
Снова сдавленно кашляет и ерзает в кресле, будто ему в задницу вогнали штырь с острым наконечником.
— Матвей, ты заболел? — повторяю вопрос, так и не получив на него ответа.
— Да че ты добаралась до меня? — орет Свирский так, что я подпрыгиваю в кресле.
— Не ори на меня, — психую в ответ.
— Всё, фиалка, прости, — Матвей отпускает руль и поднимает ладони, признавая собственное поражение. — Наверное, аллергия сезонная, — нервозно шмыгает носом.
Прикрываю глаза и хватаюсь за дверную ручку, потому что Свирский резко выжимает педаль тормоза, чуть не вписавшись в Порше.
— Блть! — орет Матвей и бьет по рулю
