веселое расположение духа ровно до того момента, пока я не продырявлю вам голову, а уж после займусь совестью – я взял себя в руки, шляпа в качестве индикатора моего душевного спокойствия сползла обратно на брови.
– У совести нет головы, что будешь дырявить? – вставила язвительно Совесть, но, успокоившись, поправилась: – Разберись со мной прежде, чем отправишь на тот свет четыре ни в чем не повинные души.
– Синьоры, – прозвучал голос жертвы, – я изумлен подобным пренебрежением к собственной особе, но осмелюсь напомнить, при мне трое хорошо вооруженных и обученных людей. Быть умерщвленными сегодняшней ночью не в их планах. Я же намерен наказать наглеца вместе с его совестью купанием в черных водах реки в компании с увесистым камнем на шее, и да простит меня Всевышний за столь неучтивое обращение с базальтом.
Не обращая внимания на болтовню расхорохорившегося господинчика, окружившего себя маленькой армией и оттого погруженного в иллюзию безопасности, я обратился к совести (как ни крути, часть меня):
– Как же мне, синьора Совесть, голос твой назойливый заглушить, ведь мешаешь ты мне дыхание ровным держать.
– Как же ты заглушишь шуршание дамских юбок, когда ушей коснулась музыка, а ведь я – дама, – проворковала Совесть.
– Как же мне, синьора Совесть, унять язык твой колющий, ведь в танце своем смертельном ничто не должно отвлекать меня от жертвы?
– Как же ты уймешь женский язычок, коли попался на него, как на крючок, а ведь я – женщина, – протараторила Совесть.
– Каким же мучениям подвергнуть мне тебя, чтобы скрылась ты подальше, ведь не нужен мне под мостом друг, обойдусь и сам, но более не нужен враг, примкнувший к врагам моим, ибо изнутри ослабляешь ум мой, а значит, и руку?
– Как же человеку замучить совесть, если все наоборот, совесть мучит человека, а ведь я – твоя Совесть.
– Уважаемые синьор и синьора, мне глубоко наплевать на ваши семейные разногласия, – снова втиснулся в беседу уже вполне упакованный франт, окруженный звероподобными спутниками, – но лучше бы вам убраться подобру-поздорову из вашего укрытия.
Он взмахнул куском батиста, и процессия тронулась через площадь, освещенную яркой луной и лучезарными ожиданиями от предстоящей ему встречи.
– Выслушай меня, время еще есть, – взмолилась Совесть.
– Отстань, мне нужно готовиться, – я отлип от стены, снял шляпу, а плащ с моих плеч скользнул на левую руку, капа-эпача в паре с кинжалом, вот кто встретит прямоходящих обезьян жертвы.
– Ведь он не враг тебе, ни по крови, ни по слову, ни по чести, – сделала выпад Совесть и как всякая женщина (что змея, сделавшая укус) отползла в сторону: – Так ведь?
Я похлопал по карману, где уютно расположился теперь уже мой омоньер:
– Мне заплатили, и он умрет, точка.
– А кроме денег, есть еще резоны биться твоему сердцу? – снова уколола сидящая в моей голове «заноза».
– Чего ты хочешь? – отступил я, потирая «рану».
– Чтобы ты разделся.
От этого предложения челюсть моя отвисла самым неподобающим образом. – Вот это совсем по-женски, – выдавил я изумленно, – для чего?
– Ты обнажись, а я скажу, – Совесть скатилась на жаргон инфанты.
Мне стало вдруг интересно, до какой крайности может довести человека собственная глупость. Набережная была пуста. Успею, решил я и сбросил оружие, камзол, рубаху и ботфорты.
– Панталоны тоже долой, – подзадорила Совесть.
Мгновение спустя под аркой моста стоял абсолютно голый человек, вопрошающий то ли покрытые мхом стены, то ли Владычицу Ночь:
– И что теперь?
– Теперь ты лишен своего иллюзорного превосходства, ты – мой Адам, а я – твоя Ева.
– Прекрасно, – ответил я и, заслышав вдали шаги приближающихся людей, добавил: – Могу одеться?
Совесть моя будто и не слышала доводов разума:
– Ты Сын, отвернувшийся от Отца, и я – единственная твоя связь с Ним. Ты не слышишь Его, но слышу я и передаю слова Отца.
Я улыбнулся, возможно, голосу совести или своему незадачливому виду:
– Вспоминая библейскую историю, мне кажется, все наоборот – через Еву с Адамом говорит Лукавый.
Совесть отреагировала спокойно:
– Не яблоко ли познания вытащило Адама из болота благоденствия и бездействия?
– Райского, заметь, болота, – рука моя потянулась за шпагой и панталонами, право слово, не голышом же фехтовать.
– Болото, даже райское, не место для человека, – тоном, не предполагающим возражений, выдала Совесть, – и прекрати прикрывать чресла оружием, выглядит гротескно.
Чертова баба, подумал я и отбросил амуницию в угол:
– Где же место, в таком случае, человеку?
– Подле Бога.
– Это как?
– Стань Богом, хоть на миг, – Совесть сделала смертельный «укол».
Она явно искушала меня. Я повторил вопрос:
– Это как?
– Бог есть Жертва, – воодушевленно продолжила она, – ты можешь стать Богом на миг, но должен принести себя в жертву… на всю жизнь.
Четверо мужчин приближались к горбатому мосту, под аркой висела густая, непроглядная темень.
– Сир, – сказал один из них, – я посмотрю. Он отделился от остальных и, вытащив из-за пояса пистоль, вошел под свод моста. Ничего подозрительного. Он махнул рукой троице, и они быстро прошествовали дальше по набережной, так и не заметив в углу, где каменные ребра опоры уткнулись в брусчатку мостовой, шпагу, кинжал и пистоль, привезенный из Тосканы.
Достигнув окончания набережной, куда уже доставал свет портового маяка, они свернули в город и через три дома один из них, одетый как франт, нырнул в маленькую дверцу, прятавшуюся под плющом, укрывавшим стену сада. Остальные распределились на улице так, что сами наблюдали за тайным входом, их же не видел никто.
Приблизительно в это же время на другом конце города в ворота большого, богатого дома постучал одинокий, безоружный идальго, ваш покорный слуга.
Мне открыли, поелику знали в лицо и кто я такой, хозяина подняли с постели. В предвкушении хороших новостей гранд спустился ко мне в ночном колпаке и домашнем халате, не утруждая себя и слуг утомительной процедурой обряжения в камзол для приемов. В руке он держал вторую половину моего заработка, пузатый шелковый кошель.
– Как прошло? – спросил мой заказчик с кривой ухмылкой, едва коснувшейся его губ.
– Синьор, я пришел вернуть вам задаток, – глядя ему в глаза, произнес я, – и (следовало бы сказать «мне жаль», но постоянная трескотня Совести сбила с толку) мне не жаль.
– Что же изменило наши договоренности? – поинтересовался явно обескураженный гранд.
– Укол совести, синьор, – я вытащил из кармана полученный ранее омоньер и протянул ему.
Он сделал едва заметный жест, и слуга, стоявший за мной, шагнул вперед, забрал деньги и вернулся на место.
– Укор совести, говорите, – задумчиво произнес гранд.
– Не укор, синьор, а укол, – поправил его я.
– Прежде чем мы расстанемся, позвольте предупредить
