Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 24
Когда миссис Брэдбери только начинала заниматься со мной, она спросила, что меня больше всего привлекает в науке. Я тогда сказала, что наука нравится мне тем, что помогает понять устройство Вселенной. Вот только ничего из того, что я успела узнать о науке, не помогает мне сейчас разобраться в происходящем вокруг. Я помню эти чёрные хлопья абсолютного ничто, клубящиеся над краем невозможной бездны. Бесконечной. Непостижимой.
И я помню, что мне ответила миссис Брэдбери.
– Наука не поможет тебе понять всё на свете, Мейзи. – Миссис Брэдбери сняла очки и стала протирать стёкла краем рукава своего кардигана. – Столько всего ещё остаётся непознанным для учёных. – Она подняла очки к свету, высматривая разводы на линзах, снова нацепила их на нос и воззрилась на лежащий на столе учебник. Раскрыв страницу с содержанием, она пробежала пальцем по списку тем. – Я могу объяснить тебе, как возникают химические элементы и как устроен атом. Мы с тобой рассмотрим электромагнитные явления, радиоактивность и квантовую природу света. Ты узнаешь, как Земля обращается вокруг Солнца, как Солнце обращается вокруг Млечного Пути и почему Млечный Путь через миллиарды лет столкнётся с отдалённой галактикой Андромеды. Но всё, что известно науке, всё, что она способна охватить, от мельчайшей субатомной частицы до самых отдалённых звёзд, составляет менее пяти процентов Вселенной. Всё остальное абсолютно неизвестно.
Помню, как я растерянно чесала в затылке, пытаясь осознать её слова. За стеклянными дверями, ведущими на задний дворик, виднелось темнеющее вечернее небо, в котором мелкими булавочными уколами прорезались первые звёзды.
– Быть такого не может, – не поверила я тогда. – Вы же сами говорили, что в одном только Млечном Пути миллиарды звёзд, а Млечный Путь – лишь одна из многих триллионов существующих галактик. Как же всё это вместе может составлять только пять процентов Вселенной?
– Менее пяти процентов, – поправила меня миссис Брэдбери. – Понимаешь ли, видимая Вселенная, то есть звёзды, планеты, кометы и всё, что есть на Земле, даже мы с тобой, – всё это состоит из обычной материи. Но примерно четверть Вселенной, вероятно, приходится на таинственную субстанцию, которую учёные не могут даже обнаружить. Мы называем её тёмной материей, но что это такое, мы пока не знаем. А остальная часть Вселенной предположительно образована таинственной силой, которую называют тёмной энергией и которая в конце концов, возможно, разорвёт Вселенную на части. – Вокруг глаз учительницы за стёклами очков собрались лучистые морщинки: она ободряюще улыбнулась мне. – Быть может, со временем ты, Мейзи, станешь первой, кто выяснит, что же это такое, и расширишь наши представления о Вселенной. Но не спеши так уж сильно понять всё на свете. Не упускай возможности насладиться своей молодостью.
Сквозь тонкую ткань пижамы от крышки унитаза сочится ледяной холод. Мне сегодня исполняется десять лет, но никакого наслаждения я не испытываю.
Возможно, невыносимая чернота, которая уничтожает мой дом, и есть та самая чёрная материя. А может, чёрная энергия – какая разница? Даже если я это выясню, во всей Вселенной не останется никого, с кем я могла бы поделиться своим открытием!
Только что, в гостиной, я сумела поговорить по телефону с Лили. Пусть всего несколько секунд – этого достаточно, чтобы доказать, что я не совсем одна. Значит, всё-таки что-то уцелело в этой бесконечной пустоте. И, может быть, Лили поможет мне найти выход из этого кошмара…
Я прокручиваю в голове её слова: «Мне так жаль. Я обязательно всё испра…» Голос Лили оборвался на полуслове – но ведь это должно что-то значить. Почему она сказала, что ей жаль? И что она собирается исправить?
Я окидываю взглядом ванную. С моего места на унитазе видна раковина и туалетный шкафчик, корзина для белья в углу и полотенца, сложенные на трубах сушилки: синее папино, зелёное мамино, пурпурное Лили и моё жёлтое. Окошко над ванной плотно закрыто белыми металлическими рейками жалюзи, не пропускающими наружную темноту.
Обычно никто не держит в ванной часы, но у нас они есть. Папа повесил их из-за Лили, которая, собираясь в школу, стала слишком уж надолго занимать ванную по утрам. Нам с мамой и папой приходилось маяться в очереди, пока она по два часа нежилась под душем. Папа говорит, что теперь Лили не сможет отговориться, будто не уследила за временем.
Я смотрю на часы.
Короткая и длинная стрелки застыли под безупречно прямым углом. Значит, сейчас ровно девять.
Нет, это неправильно.
Ровно девять было, когда я только встала. Я же помню цифры, мигающие на моём будильнике. А с тех пор ещё столько всего успело произойти. Наверное, часы остановились. Может, батарейка села. Но, присмотревшись, я вижу, как вздрагивает секундная стрелка, отсчитывая одну-единственную секунду.
Значит, часы просто отстали – остатки заряда в батарейке растянули секунды в часы.
Я поёжилась. Вдруг оказывается, что в ванной ужасно холодно и падающие на белый кафель тени от лампочки на потолке стали заметно удлиняться. Погодите-ка. Как такое возможно? Да, когда вы на улице, форма теней меняется в зависимости от положения солнца. Когда оно стоит высоко над горизонтом, ваша тень совсем короткая, а когда солнце опускается, ваша тень становится длиннее, потому что вы заслоняете больше света. Но ведь лампочка в ванной не двигается, правильно?
Я смотрю вверх и обнаруживаю в происходящем очередную странность.
Крохотные пылинки пляшут в лучах падающего с потолка света, то и дело сбиваясь с прямого пути, словно их бомбардируют невидимые молекулы воздуха. Я потрясённо ахаю – но не потому, что увидеть в действии эйнштейновскую теорию броуновского движения само по себе удивительно. Куда удивительнее тот факт, что световые лучи изгибаются вниз, как бывает, когда вы выдёргиваете пробку в ванне и вода закручивается воронкой, увлекая вашу резиновую уточку в безумное кружение вокруг сливного отверстия. То же самое происходит и здесь, только вместо воды на моих глазах воронкой закручивается свет: по всей ванной его лучи изгибаются бесчисленными, бесконечными петлями.
Всё это до того немыслимо, что у меня начинает болеть голова. Вот, значит, почему удлиняются тени. Свет уже не падает прямо сверху – он освещает все предметы немного со стороны, и тени вытягиваются во всех направлениях. Белый кафель на полу уже тонет в тени, и я даже боюсь наступать на него – вдруг эта тень как-то связана с той чёрной пустотой снаружи?
Но всё-таки я должна разобраться, что здесь происходит. Я сползаю с унитаза, хватаюсь за край раковины и стараюсь держаться прямо, хотя ощущение такое, будто сама ванная стремительно кружится – точь-в-точь как ярмарочная карусель. Я вижу собственное отражение в зеркале: глаза широко раскрыты от страха, на лице непривычные тени. К горлу подкатывает волна тошноты, и я еле-еле сдерживаюсь, чтобы меня не вывернуло прямо в раковину.
Волосы медленно встают дыбом и торчат во все стороны, образовав вокруг головы подобие светлого ореола. Когда родители водили меня в Музей науки и промышленности, там была такая штука – генератор Ван де Граафа. Выглядел он как серебристый шар; если этот шар взять в руки, от генерированного статического электричества волосы у вас тут же поднимаются. Лили, помнится, хохотала до слёз, когда мои белокурые волосы вдруг встали торчком, как после крайне неудачного визита в парикмахерскую.
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 24
