у Насти моей и без того палатка с рюкзаком и пакетом, а ей ещё здоровенный пакет с едой всучивают.
— Давайте помогу, — говорю.
Она так посмотрела, а спорить некогда — надо за группой успевать. Пошли мы с ней, в вагон загрузились, а коль одну поклажу несли — рядом и сели.
Ехать долго, часов шесть, я обрадовался было, а вижу — не до разговоров ей, своё думает, переживает. Не стал в душу лезть, молча ехал. Всю дорогу то на неё смотрел, то в окно, да думал, как изменился сильно, хоть и время немного прошло. Не проснись я, и прошёл бы мимо, фыркнул бы только: «фифа», мол, сразу видно, не на одну ночь, серьёзные отношения ей подавай. А сейчас — вот она, моя женщина…
С электрички до пристани хоть и не молча шли, а не для личных бесед обстановка — народ кругом. Только Настя всё отмалчивалась больше да норовила груз дополнительный сама нести. А я не давал. На полпути она смирилась и отбирать не пыталась больше.
До палаточной стоянки ночь плыть на катере, народ укладываться на палубе стал, а нам с Настей места не хватило — в кубрике спать легли, на лавках широких. Да и теплее там, чем на ветру.
Но успел я до этого с Настей словом перекинуться. Ночь настала, небо в таких звёздах показалось — ахнуть можно. Над водой свет только от катера, до горизонта вода почти, стою, голову задрал, красотой небесной любуюсь. И слышу — Настя рядом встала, тоже смотрит. Я и выдал:
— Красиво, — говорю. — Танцуют они.
Она посмотрела на небо, потом ко мне обернулась, а в улыбке радость затаённая:
— Танцуют… А вы видите?
— Вижу, — отвечаю. — И слышу. Они ведь живые, поют. Каждое созвездие по-своему. А млечный путь хором тон задаёт.
Улыбнулась она, с интересом посмотрела.
— Меня Анастасией зовут, — говорит.
— А меня Дмитрий, — отвечаю. — Я рад, что вы поехать смогли.
Она не ответила, посмотрела только внимательно, на миг душу приоткрыла и спать пошла.
А я ещё постоял и не столько небо-воду слушал, сколько возню тихую в кубрике, пока Настенька моя спать устраивалась, да думал, что, может, и получиться у меня всё.
Стоянка на высоком берегу оказалась. Вещи все выгружать не стали, только что для завтрака нужно. И пока народ вокруг костра болтался, я по берегу прогуляться решил, землю послушать. Отошёл от лагеря, ветерок, солнышко, лес недалеко, трава по пояс, прибой о камни шуршит… А гудит под ногами сердито, не по нраву земле, что люди здесь лагерь не в первый раз устраивают.
Смотрю и Настя моя идёт задумчиво, траву ладонью гладит, к нечеловечьему прислушивается. Остановилась недалеко, осмотрелась и ко мне обернулась, серьёзная.
— Что слышите? — спрашивает.
— Не рады тут людям, — отвечаю. — Не для людей это место, а тут стоянку устроили, костры жгут.
Вздохнула она печально, на меня снова посмотрела и отвела взгляд.
— А во мне что видите? Вы ведун, я знаю.
Удивился и обрадовался про себя — неужели вспоминает?! — а она ответа ждёт.
— Силу, — отвечаю. — Большую и глубокую. Прячете вы её. На тёмную воду подо льдом похоже. Не знаю, как точнее сказать.
Помолчала она, выпрямила спину гордо, на меня не смотрит.
— Я Моране служу, — отвернулась и тихонько так: — А вы как солнце. Тепло с вами.
Озадачился я сперва от её признания, а потом и улыбнулся: ведун и жница Мораны — Пара и есть.
— Можно с вами рядом побыть? — спрашиваю.
Оглянулась недоверчиво, как котёнок бездомный, и снова за щит свой ледяной спряталась.
— Можно, — с достоинством кивнула.
Целый день мы вместе ходили. И поход нам не поход: поотстали от группы, своё смотрим да о своём разговариваем. И легко мне с ней так, свободно, радостно… Я и думать про все экскурсии забыл: столько нового от Насти узнал да с её помощью увидел…
Пока к людям от лагеря по лесу шли — лешака разбудили. А то стоит лес, полунавный, засыпает да пустеет совсем. Лешак ленивый и трусоватый оказался. Мы с Настей его подбодрили, он вроде как пошёл владения осматривать. Живого леса-то мало — люди воли много взяли, и уснула земля, закрылась. А с ней вместе и лес уснул, и вода в протоках встала. Вокруг-то живая — не русалками да нечистью, а по сути, память у неё есть и сознание. А внутри — закрыты источники: люди загадили.
Идём мы с Настей, смотрим, думаем, как земле да воде помочь. Людей да туристов не прогонишь — не в нашей власти, слушать нас тоже никто не станет, а помочь надо. Не просто так нас эта экскурсия свела: и вода, и земля помощи ждут. Умирать-то никому не хочется.
— Сможешь землю очистить? — Настя спрашивает.
— Нет, — говорю. — Люди здесь хозяйством своим уже почву убили и глубже пошли. Чтобы восстановиться, этой земле минимум лет десять без людей нужно. Но протоки прочистить мы с тобой можем.
Кивнула она согласно: вода — её стихия.
Идём мы, я на мостах заторы убираю, Настя на воде результат закрепляет. Тяжело дело идёт, с неохотой земля с водой откликаются: уснули да умирать начали. А живое ждёт, просит, чтобы не останавливались.
От группы своей мы уже отстали значительно, да и рады только: дорогу знаем, не заблудимся, а лишний шум нам ни к чему. Туристы мимо проходят, на нас внимания не обращая. Нам и ладно.
День к вечеру, мы к лагерю. По прикидкам — час-два ходьбы. Я один бы и быстрее дошёл, а с Настей хорошо рядом неторопливо идти. За руки не держимся, а хочется мне её обнять и не отпускать от себя уже. И душой, и телом она мне по сердцу пришлась. Сам понимаю — серьёзно это, насовсем. И сказать хочется, и спешить нельзя. Скажет, что несерьёзный, да и даст от ворот поворот, хоть и смотрит благосклонно.
А я уже себя без Насти и не мыслил.
Идём мы, с дороги в лес свернули. Вечереет уже, солнце садится, скоро в лесу темно станет. Пока дорога вела — всё ничего, а как тропинки от неё побежали — и началось.
Лешак разбуженный с гнильцой оказался: вместо дела решил безобразничать. Он и по дороге нас пугать пробовал: то одну корягу покажет, то другую, то берлоги свои недостроенные, одна другой неумелее. Доделку-то мы видели днём — знатная замануха, моховая, с окном да с малиной. Сам показал, малиной угостил, как гостей. Мы поблагодарили, а он и
