через площадь церковка и лавочки вокруг. Облюбовали мы с Настей лавочку нужную, я ключи взял, пошёл врата открывать. Тяжело идёт, застойно тут всё, инерция большая. Сделал как мог, вернулся, Настя посмотрела, своего добавила и встали врата как нужно. Зажгли мы с ней свечи — парням живой огонь как маяк, на него идти будут, и позвал я души.
Услышали они, матрос тот первым пришёл. Посмотрел на врата, засмеялся счастливо.
— Наконец-то в новую жизнь уйдём! — говорит. — Спасибо тебе, браток!
— Будьте, — отвечаю. — И возвращайтесь. Нужны вы тут живыми.
— Вернёмся, — смеётся, зубами на чумазом лице сверкает. — А пока нам туда надо.
— Надо, — отвечаю. — Идите, мы всех здесь подождём. За вас, — водку достал, парням дал, и мы с Настей глотнули. Выпили они, улыбнулись, да и пошли.
Долго мы с Настей сидели, врата держали. Нельзя их было открытыми оставлять, а солдат раненых да покалеченных много, пока все доползут-доковыляют… Но дождались, когда последние уйдут, я врата закрыл, с облегчением вздохнул: справились. Хоть и устал здорово, а на душе и горько, и радостно за парней: отмучились наконец, отдохнут теперь да вернуться снова…
На Настю посмотрел, а она сидит, поникла вся.
— Устала? — встревоженно спрашиваю: мне-то тяжело, а ей с непривычки каково? А она так головой покачала, отвернулась.
— Ты со мной поэтому только, для работы? — спросила тихо. И затаилась как мышка, испуганно.
Ох ты, господи…
Не выдержал я, взял её за плечи, обнял крепко, к себе прижал. И прорвало меня, не смог больше молчать.
— Нет, конечно, — на ухо ей шепчу, по волосам глажу. — Ты мне нужна. Я тебя искал, о тебе мечтал. Друг для друга мы созданы, ты моя пара, а я твоя. Всегда мы вместе были и будем. Больше жизни тебя люблю.
И слышу: всхлипывает она, дрожит, плачет. Испугался не на шутку: обидел всё-таки, дурень. Взял лицо её в ладони, слёзы вытираю осторожно, а самого трясёт, даже голос дрожит:
— Настя, — говорю, — Настенька… Родная моя, любимая… Прости дурака, зря сказал, обидел тебя…
— Нет, — головой замотала, лицо в ладонях спрятала. — Нет…
Обнял её, по голове да по спине глажу, в волосы целую тихонько, а у самого в глазах туман начался: до того на душе и больно, и радостно от того, что панцирь её ледяной раскололся сейчас…
Долго так грел её, не отпускал, пока она в себя не пришла. Посмотрела на меня, щеки пальцами коснулась легонько.
— Ты… ты правда есть? — говорит. — Настоящий?
— Правда, — отвечаю, — и ты есть. Мы вместе. Выйдешь за меня?
Уткнулась она мне в плечо, а там мокро от слёз пролитых.
— Да, — тихо так, еле слышно. И кивнула ещё: — Да…
— Я рад, — отвечаю сам еле слышно, обнимаю крепко, счастлив безмерно. — Пойдём ко мне. С дедом тебя познакомлю, с Антишкой и Глашей его.
Посмотрела она на меня и не выдержал я снова, поцеловал её в губы от всего сердца.
— Люблю тебя, — в глаза мокрые, счастливые, звёздные заглянул. — И всегда буду любить.
