потом я увидела тебя. И Чико. Вы бежали, и вид у вас был перепуганный.
Сердце падает куда-то вниз, во рту пересыхает. Я знаю, что она пересказывает мне свои сны, видения, благодаря которым о ней идет слава брухи, колдуньи, — и поэтому ее слова трудно игнорировать. У нас всегда ходили истории о том, что ей известно. Некоторые женщины даже навещали ее, чтобы она предсказала им будущее.
— Я знала, — медленно произносит она. — Еще когда выходила за него. Когда я только с ним познакомилась, его в тот же миг будто накрыла темная тень, и я знала, что это значит: я потеряю его неожиданно и страшно. И несколько лет ждала, когда это случится. Вот почему Галло появился у нас так поздно. Я не собиралась заводить детей. Но он хотел. И я согласилась, но только на одного ребенка. А годы всё шли, и я убедила себя, что ошиблась. Но… я никогда не ошибаюсь в таких вещах. — Она глубоко вздыхает. — Вот поэтому ты должен меня выслушать.
Кровь стынет у меня в жилах, когда эта старая женщина опять смотрит на меня.
— Он приходил ко мне прошлой ночью, — шепчет она. — Это было… ужасно. — Она снова глубоко вздыхает. — Он едва мог говорить, но сумел произнести: «Que соrran»[12]. Беги, Пульга. Он хочет, чтобы вы с Чико уносили ноги. И Крошка тоже.
Сердце в груди барабанит все быстрее. Я смотрю в дверной проем, в гостиную, где в гробу лежит ДОН Фелисио.
Ужас наполняет все тело, бежит по венам. Мама пристально глядит из дома надопью Агостину и на меня, и выражение лица у нее странное. Я пытаюсь улыбнуться ей, но ничего не получается.
Я никогда не позволял себе верить во всякие видения. Мама как-то говорила, что донья Агостина отговаривала ее от поездки в Штаты. «Но если бы я не поехала, Пульга, — сказала тогда мама, — в моей жизни не было бы самого счастливого года. Не было бы тебя. Так что нельзя жить, полагаясь на видения других людей».
В целом я считал, что мама права. Но было в видениях и что-то еще, какое-то откровение неизбежной истины, которое меня пугало. Поэтому проще казалось в них не верить. Отметать их — и всё, как советует мама.
Но если бы донья Агостина открыла маме свое видение насчет меня? Что бы та сделала? Может, все-таки поверила в них?
Я не знаю, как реагировать на откровения старой женщины. Но это и неважно. Она опять переводит взгляд на дорогу и испускает громкий, полный боли стон, как будто до сих пор стояла на берегу и лишь теперь океан горя увлек ее в свои глубины.
Иногда кажется, что этот океан не успокоится, пока не унесет нас всех, до последнего.
Крошка
На этот раз он приходит к дверям, когда все находятся на поминках по дону Фелисио.
Я смотрю на него через окно; он стучит сильно, глухо, настойчиво. Звук наполняет весь дом, и мне становится холодно и как-то пусто внутри. Я стараюсь игнорировать стук, но в голове все равно крутятся картинки, как этот человек залезает в окно и находит меня. Поэтому я поворачиваю ручку и открываю дверь как раз в тот момент, когда он произносит:
— Я знаю, что ты дома.
Я и забыла, что он все знает.
— Привет, извини, — бормочу я, встречая требовательный взгляд. Он явно ждет объяснений. — Просто… мне трудно быстро встать, нужно время.
— О-о, конечно же. — Выражение его лица почти мгновенно меняется. — Прости. — Он наклоняется и целует меня в губы.
Я задерживаю дыхание, стараясь не вдохнуть его запах и не отпрянуть.
— Я знаю, твоя мать ушла, — произносит он нараспев и грозит мне пальцем. Без приглашения проходит в гостиную, озирается по сторонам. — Иди сюда, развлечемся немного.
Он улыбается, я вижу слюну менаду его губ и испытываю отвращение. Тело напрягается, я чувствую сильные позывы к рвоте и сглатываю.
— У меня же… кровь, — говорю я ему. — Я только что родила. Я не могу…
Его губы кривятся, он изучающе смотрит на меня.
— Разумеется. Но скоро… — Потом, будто спохватившись, идет к кроватке и заглядывает в нее. — Ты только посмотри! Не могу поверить, что он и правда мой.
— Конечно твой, — киваю я. Но что-то в моем тоне заставляет его напрячься, и он меняется в лице.
— Я не спрашивал, — заявляет он. — Просто сказал, что не могу поверить. Ав чем дело? У тебя что, совесть нечиста? — Он улыбается, но его. глаза изучают меня.
Он всегда все изучает. Разглядывает. Он из тех, кто в два счета разнюхает все, что от него пытаются скрыть. Но в данном случае мне скрывать нечего. Да и терять особо нечего тоже.
— Вовсе нет. Я просто имела в виду… Вот смотрю на него и сразу вижу в нем тебя.
Он снова поворачивается к кроватке, разглядывая лежащего там младенца. Долго смотрит на него пытливым взглядом, а потом вдруг улыбается.
— Да, маленький говнюк с виду крут. — Он смеется! — Точно, сходство есть. Но ведь и ты тоже такая. Крутая. — Теперь он смотрит на меня. — Понимаешь, я же в курсе про здешних девчонок. Знаю, кто из них с парнями не мутит. И кого невозможно легко добиться. — Он глядит мне прямо в глаза. — Я сразу это понял, как только увидел тебя.
Он приближается, нагибается, целует меня в шею. Его руки обвивают мою талию, сжимают ее.
— Я знаю, нам с тобой будет здорово вместе, — шепчет он. — Знаю, ты будешь меня любить. Скажи, что я прав.
Я опускаю взгляд и вижу обтянутую кожей рукоять ножа, который он носит на поясе.
— Ты прав, — лгу я.
— Скажи это. Скажи, что любишь меня.
Я заставляю себя обнять его в ответ и подтверждаю:
— Я люблю тебя.
Он засовывает язык мне в рот. Я стараюсь подавить рвотный рефлекс и не дышать. Стараюсь затуманить сознание чернотой ночи и погрузиться в нее.
Комнату наполняет детский плач.
Он отпускает меня. Смеется. Идет к кроватке, запускает в нее руки и достает маленький сверток. Все мое тело будто электричеством пронзает желание вырвать младенца из его грязных лап. Я не могу этого объяснить и стараюсь подавить непонятный порыв. Я сопротивляюсь этому чувству, чем бы оно ни было.
— Будь хорошим мальчиком, — говорит он свертку. Потом обращается ко мне: — Иди возьми его.
Я так и делаю, пусть даже вопреки желанию. Не хочу я ощущать у себя на руках этого младенца,
