билет.
ГУСТАВ (усмехаясь). Ну да. Узнаю предпринимательскую жилку семьи Блох-Бауэр. Как там у вас, деньги должны идти к деньгам, капитал к капиталу. Ты так и не поняла меня. Деньги меня интересуют в последнюю очередь. Стоит художнику подумать о деньгах, как он сразу утрачивает чувство прекрасного. Боюсь, что люди будут ходить в кино, а не любоваться моими картинами. Кинотеатры в Вене растут как грибы. Искусство — вот главное в моей жизни. Я люблю его больше своих близких, больше добродетели, больше, чем всякое счастье в жизни. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, неизлечимо.
Пауза. Он подходит к портрету Адель. Кладёт на него руки сверху.
Четыре года, четыре года я рисовал твой портрет. Как Леонардо да Винчи свою Мону Лизу.
АДЕЛЬ. Как Микеланджело Сикстинскую капеллу?
ГУСТАВ. Да, ты запомнила? Портреты уникальны, они как бы вырваны из эпохи и становятся вечными. Они всегда вне времени, а женщины на них никогда не состарятся.
АДЕЛЬ. Кстати, я недавно видела несколько картин Оскара Кокошки. Интересно, оригинально. Но, по-моему, у него отсутствует вкус.
ГУСТАВ. Зато таланта на гульден. Вкус требуется знатоку вин или кухарке. Живопись не имеет ничего общего со вкусом.
Густав отходит от картины и останавливается. Он не находит себе места в своей мастерской. Ходит из стороны в сторону, периодически останавливаясь в разных местах комнаты.
АДЕЛЬ. Почему ты живёшь с матерью и своими придурочными сёстрами, настолько чокнутыми, что ни один мужчина не хочет на них жениться? Почему бы тебе не переехать в колонию художников? К Моллю, Мозеру в Хоэ-Варте.
ГУСТАВ. Я работаю только днём, когда есть свет. Я прихожу вечером домой, а в доме меня ждёт мясной рулет, отварная говядина, лапша с капустой и ветчиной, жареная картошка с мясом или гуляш. Мама и две мои незамужние сестры заботятся обо мне. Я творец в искусстве, но консерватор в жизни. Ничего не хочу менять.
АДЕЛЬ. Ты слабовольный эгоист. Твоя главная цель в жизни — избежать какого-то ни было беспокойства. Женщины делают за тебя всё. Две незамужние сестры ведут хозяйство, мать готовит еду. Отлично устроился. Ты самый беспомощный и несамостоятельный из всех людей.
ГУСТАВ. Ну и что, я обеспечиваю их. Они живут за мой счёт.
АДЕЛЬ. А твои дети? Ты, не думая, производишь одного ребёнка за другим, не заботясь по-настоящему о своём потомстве. Сколько у тебя детей? Десять, пятнадцать?
ГУСТАВ. Я оплачиваю всё это отродье.
АДЕЛЬ. Отродье. Ты своих детей называешь отродьем?
ГУСТАВ. Плачу — и всё.
АДЕЛЬ. Но матерям и твоим детям нужны не только деньги. Им нужно ещё твоё внимание, забота. Ты потаскун и отец-кукушка. Брюзга, неухоженный, с отвратительной колючей бородой, в безобразной робе, давно не знавшей стирки. Ходишь босиком, и запах от тебя как от павиана в зоопарке. Да ты посмотри, как ты ешь. Всё запихиваешь в себя, глотаешь не жуя. А потом хлопаешь по животу и облизываешь губы и бороду, к которой всё липнет. Ты лесной чёрт, леший под личиной городского жителя.
ГУСТАВ. Прекрати оскорблять меня.
АДЕЛЬ. Да у тебя даже друзей нет. В твоём мире на сто процентов доминируют женщины. Да ты просто одержим ими. Ты сумасшедший.
ГУСТАВ. Друзья (задумчиво, пауза), они стали меня утомлять. Я говорю мало и предпочитаю уединение. У меня взрывной темперамент, поэтому не всегда хорошо веду себя в компании. Поэтому моё затворничество для всех лучше, прежде всего для меня самого. А женщины (с восторгом), такие сладкие, прелестные, соблазнительные. Просто не могу удержаться. Мне нужно постоянно их касаться, хватать, впитывать их запах.
АДЕЛЬ. Хватит. Звучит отвратительно. Ты не любишь женщин, тебе нужно только их тело и близость.
ГУСТАВ. Я не могу измениться. Меня влечёт к женщинам, притом к разным и каждый день. Да, я спал со многими женщинами. Я поступал плохо и бросал их. Вследствие чего они делали вывод, что нельзя слепо верить мужчинам, следует в этой жизни рассчитывать только на себя. Принимать себя такую, какая ты есть. Учиться быть собой.
АДЕЛЬ. Это пошлая теория, которая звучит из твоих уст. Обманутой женщине очень тяжело. Из-за жалости к себе и комплекса неполноценности, из-за ущемления чувства собственного достоинства. Ты разбиваешь сердца всем женщинам, с которыми спишь. Ведь зло точно вирус, за одним разбитым сердцем разбивается другое. Ты волк в овечьей шкуре.
ГУСТАВ. Мужчины, к сожалению, так устроены. Распыляют своё семя по всему миру, как можно дальше и как можно чаще. Все мужчины свиньи. А я мужчина, и не являюсь исключением. Мужчины не могут хранить верность одной женщине. Притворяются верными, раз так положено, но сами лгут и изменяют. Лично я не знаю ни одного мужчины, по настоящему верному своей жене. Ни одного. Все так поступают. Я наилучший пример типичной свиньи, подлинный развратник. Дерьмо.
Пауза. Оба молчат.
АДЕЛЬ. Почему ты никогда не спрашивал, что значит моё имя — Адель?
ГУСТАВ. И что же оно значит?
АДЕЛЬ. Адель по-древнегермански значит «благородная».
ГУСТАВ. Тебе идёт твоё имя, дорогая.
АДЕЛЬ. Дорогая? Знаешь, когда уходит любовь? Когда вместо «любимая» начинают говорить «дорогая». Бездушно и безобидно.
ГУСТАВ. Самое ужасное для художника — быть ущемлённым в свободе. Мне нужна полная свобода, и я сознательно избегаю любых длительных привязанностей и глубоких увлечений. Я не принадлежу к числу людей, снедаемых страстями. И вообще, мужчина ценит у женщин глубину только в её декольте. Из всех страстей страсть к женщине самая слабая.
АДЕЛЬ. Ну да, тебе вполне хватает твоих легкодоступных натурщиц и легкомысленных поклонниц.
ГУСТАВ. А ты хотела, чтобы у меня любовь к тебе стала самым главным в жизни? Да таких мужчин презирают даже женщины. Преклонение льстит им, но такие мужчины для них убогие создания.
АДЕЛЬ. Женщина может простить всё, кроме равнодушия. Главное в любви — это душевная и эмоциональная щедрость. Но ты ни разу не говорил «мы». Только ты, великий Густав Климт. Тебя всегда интересовало только моё тело. А я думала, что я твоя муза.
ГУСТАВ. Муза? Ты хотела стать моей музой? Да у меня муза — каждая модель или натурщица, которая позирует мне для картины. А когда картина готова, я о ней сразу забываю и ищу другую музу. У меня нет одной женщины, которую я бы назвал своей музой.
АДЕЛЬ (сидит в кресле и закрывает лицо руками). Боже мой, как стыдно, как стыдно. Перед собой, перед Фердинандом, который любит меня всем сердцем. Действительно, если хочешь, чтобы мужчина к
