Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
с тем, что у немцев кончится бензин и дизельное топливо.
И тут раздался громкий голос:
– Все, кто обут в башмаки, – шаг вперед!
Ханс заколебался. Он был одним из немногих, на ком были башмаки. Остальные попали на карантин прямо из дезинфекции и были все еще обуты в сандалии. Его колебания оказались для него роковыми, потому что выкликал обутых в башмаки староста барака. Он выхватил Ханса за шиворот из толпы, заметив краем глаза, что тот пытается улизнуть. Носивших башмаки оказалось пятнадцать человек. В основном это были поляки – мрачные, дюжие молодые парни, еще не успевшие отощать после сытной домашней пищи. Их построили в два ряда и повели к Первому бараку. Там стояли рольвагены с прикрученными проволокой к передку широкими лямками, в которые их заставили впрячься, по двое в каждую подводу, и тащить к воротам лагеря. Староста барака, сопровождавший их, отрапортовал:
– Häftling 27903 mit 15 Häftlingen zur Straßenbau [57].
Так вот что это было – строительство дороги. Эсэсовец записал их команду в свою книгу, лежавшую за окошком караульного помещения коменданта, и они двинулись вперед. Ханс улыбнулся, вспомнив день своего прибытия в лагерь, всего неделю назад. Всех этих людей с остановившимися взглядами, тащивших подводы. Теперь и его впрягли в подводу, и он стал колесиком в этой пятнадцатисильной машине, и если он будет тянуть свою лямку недостаточно усердно, его подтолкнут вперед идущие вслед за ним поляки.
– Dalej, dalej![58] – орали поляки.
– Davai, bistro! – вторили им русские.
– Los, Schweinehunde! [59] – понукал свою команду староста барака, и когда они проходили мимо какого-нибудь эсэсовца, он вдвое усиливал свой голос и лупил палкой по спине или по голове того арестанта, который в тот момент подворачивался под руку. Неважно кого, потому что самым главным для старосты было продемонстрировать свой энтузиазм. Так происходило везде при нацистах. Эсэсовцы орали на всех, включая старост бараков. Старосты бараков орали на всех и лупили их одинаково, включая поляков, а поляки отводили душу, выбирая для этого слабейших из тех, кто попадался им под руку. В данном случае таковыми оказались Ханс и польский еврей, которого звали Лейба.
Они и не собирались отвечать. Ханс чувствовал, что поляки орут, чтобы «спустить пар», потому что на них самих уже наорали. Фюрер орал на своих генералов. Эти легко переносили его крик, потому что они, в свою очередь, могли наорать на подчиненных им офицеров. А уж офицеры отводили душу на рядовых. Как шар на бильярдном столе, который останавливается, ударившись о другой шар, так и каждый человек в лагере успокаивался, наорав на кого-то из арестантов или избив его. Староста барака наорал на поляков, поляки наорали на Ханса.
Так что, если считать от фюрера, наоравшего на генералов, этот ор докатился по цепочке до Ханса, а он оказался последним, потому что ему было не на кого наорать.
Он ощутил свое полное бессилие, когда они добрались до горы гравия. Его необходимо были нагружать на подводы в две смены, но Ханс всегда оставался со своей лопатой, потому что передать ее было некому. Все просто: 15 = 7+8, восемь человек работают, семеро отдыхают. Поэтому восьмой не мог расстаться со своей лопатой, и этим восьмым все время оказывался Ханс. Он пожаловался Лейбе, который болтал во время отдыха с поляками – по-польски, и они весело посмеялись, но при этом ничего не поменялось.
Подводы курсировали между горой гравия и лагерем, туда и назад, а в лагере остальные арестанты, находящиеся на карантине, были заняты тем, что распределяли привезенный гравий по проложенным между бараками улочкам.
Ханс основательно взмок. На ладонях у него вздулись пузыри от лопаты, а ноги он натер краями деревянных башмаков, ерзавших по ничем не защищенной коже. Из-за того что поляки то и дело подталкивали его в спину, чтобы он шагал быстрее, он решил обратиться к эсэсовцу, дежурившему возле горы гравия. Но ему не удалось привлечь к себе внимание. Его величество штурмовик не пожелал отвлекаться на такую мелочь, как жалобы арестанта. Ханса к нему просто не подпустили, он сумел лишь схлопотать пощечину, и все продолжилось по-прежнему: те же крики и удары палкой старосты барака, те же насмешки поляков.
Когда после шестой по счету экспедиции они вернулись в лагерь с полными повозками гравия, все участники работ были совершенно обессилены. Арестантов уже построили перед бараками для переклички. Им криками велели поторапливаться, и они, напрягшись, подтащили свои подводы вперед еще на полшага; со всех сторон им грозили кулаками, и каждый эсэсовец, мимо которого они проходили, не поленился угостить их несколькими ударами.
Задыхаясь, они добрались до карантинного барака. И, бросив подводы, побежали наверх. В коридорах всех давным-давно уже выстроили на перекличку. Отовсюду неслись проклятия в их адрес, и особенно старались те, кто трудился на фронте уборки помещений – словно они были виноваты в том, что их впрягли вместо лошадей в повозки и заставили трудиться дольше, чем положено!
Перекличка шла очень медленно. Эсэсовец давно пришел и уже успел уйти, а они все стояли и ждали. У Ханса кружилась голова, на сердце было неспокойно. Горло у него пересохло, ноги опухли и болели так, что на глазах выступали слезы. Но стоило ему попытаться присесть на корточки или хотя бы прислониться к стоящим позади кроватям, немедленно появлялся «товарищ», который, подтолкнув Ханса локтем, указывал на неприемлемость такого поведения.
Наконец перекличка закончилась, но теперь нужно было снова выстраиваться в очередь, казавшуюся бесконечной, чтобы получить хлеб и кофе. И капельку джема на хлеб. Ханс слизнул его языком. Кофе он выпил, но хлеб проглотить не смог. Он съел его позже, когда смог прилечь и почувствовал, что проголодался. После чего он быстренько разделся, залез под одеяло и улегся. Сон навалился на него как спасение, как освобождение от лямки, которая привязывала его к подводе. Теперь в его руках больше не было лопаты, боль утихла, и стремление к покою наконец погрузило его в глубокий бассейн беспамятства.
Внезапный крик вызвал шок:
– Alle aufstehen! [60]
Что могло произойти? Что за переполох, зачем его вытащили из глубочайшего забытья, в которое он провалился? Это мама будит его поутру? Может быть, случился пожар? Или он заболел опасной болезнью? У него высокая температура? Некоторое время он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Наконец ситуация прояснилась. Русский, с которым он делил постель, встряхнул его как следует и
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
