– Знаю, знаю я эту старую каргу. Обманщица она, дьявольское отродье. Все ее средства – одна вода да черная магия.
Но эту рыбачку ничем не проймешь.
– Зато мне ее отвар куда дешевле стоил. Так-то.
И она, закрыв дверь, исчезает в доме, а мы идем дальше, но снова и снова получаем только отказы. Мать все время бормочет себе под нос, что та старая карга из-за реки – самая настоящая мошенница, только гадости творить и способна. Я помалкиваю: мама ведь и сама нередко прибегает к черной магии.
– Ничего, – говорит она, – мы еще на нее Росопаса натравим.
Наконец-то одна дверь перед нами все-таки распахивается. Это коттедж Роберта Тернера, и он приглашает нас войти. Некоторое время мы стоим в полутемной комнате и ждем; в углу корзина с рыбой, у огня сохнут рыбацкие сапоги.
– Элис у меня занедужила, – говорит Тернер. – Лежит-лежит, а уснуть не может.
И он провожает нас в ту комнату, где лежит Элис. Глаза ее широко открыты, пальцы судорожно сжаты, как будто она ими во что-то вцепилась и не хочет выпустить.
Я сразу вижу: маме с первого взгляда все ясно. Но Элис вдруг садится, отбрасывает в сторону одеяло и, пошатываясь, встает с постели.
– Что она делает в моем доме? – Элис диким взглядом смотрит то на мужа, то на мою мать. – Гони ее прочь! Оставь меня в покое, колдунья проклятая! – И она, замахнувшись рукой, бросается на маму. Та чуть отступает, и Роберт успевает перехватить Элис. Он крепко прижимает ее к себе, а она плачет и стонет, уткнувшись ему в плечо. – Разве ты его не видишь? – в ужасе шепчет она. – Он ведь уже здесь, смотри!
Роберт Тернер качает головой:
– Я никого не вижу, любимая, а Руфь пришла, чтобы помочь тебе, как же я могу ее прогнать. Ты лучше ложись спокойно, пусть она свою работу сделает.
Мама садится на краешек постели, берет Элис за руку и минутку молча выжидает, глядя на эту женщину, которая когда-то была ее подругой. На мамином лице одновременно отражается и сострадание, и презрение.
– Ну, рассказывай, – говорит она.
– Он и сам темный, и все по темным углам таится, а крылья у него, как у птицы. – Элис руками изобразила нечто трепещущее в воздухе. – И он все что-то шепчет мне, шепчет, я и сейчас этот шепот слышу, а ты? Ты-то его слышишь? – Взгляд у нее по-прежнему дикий. – А какие ужасные вещи он мне говорит! И требует, чтобы я все это сделала! – Она в страхе прижимает пальцы ко рту. – Он хочет, чтобы я причиняла боль и страдания другим людям! Да и себе тоже. Стоит мне глаза закрыть да попытаться уснуть, и он снова тут как тут. Шепчет, требует. Наверно, я проклята, да?
Мама ласково укладывает руки Элис поверх одеяла, гладит их.
– Это просто какой-то эльф с тобой шутки шутит, – успокаивает она ее. – Они известные шутники, и шутки у них часто злые, но особого вреда от них нет. Ничего, скоро мы с тобой от него освободимся. – Элис судорожно сжимает мамины пальцы, прижимает их к губам и снова ложится. А мама, выйдя в соседнюю комнату, объясняет Роберту, что нужно положить в ведьмин кувшин: прядку волос Элис и несколько кусочков ее ногтей.
Затем мы все вместе спускаемся к морю, мама велит Роберту набрать в кувшин воды и бросить туда горсть песку и несколько мелких камешков. Я тем временем смотрю, как рыбаки вытаскивают на берег лодку; головы низко опущены, руки напряжены, им явно нет никакого дела до того, чем заняты мы, и все же меня смущает их присутствие. Мне вообще в этой части берега не нравится; я предпочитаю ту пустынную каменистую ее часть, куда мы с Энни обычно ходим за съедобными ракушками и водорослями. Когда ведьмин кувшин наполнен, мама передает его Роберту и говорит:
– Держи крепче и закопай в самом дальнем углу двора. А я схожу домой и принесу ей маковый отвар. Скоро у нее все пройдет.
Роберт покорно кивает, мама протягивает руку, и он кладет в нее монету, а она предупреждает:
– За маковый отвар плата отдельная.
Мы с ней поворачиваем назад и идем через луг к нашему холму. Мама всю дорогу молчит, и лишь когда мы переступаем порог своего дома, печально роняет:
– А ведь когда-то я считала ее своей подругой.
Я только смотрю на нее, но не говорю ни слова; я вижу, как болезненна для матери эта утрата, она словно выжжена на ее осунувшемся лице. Но сама я лишь с трудом могу себе представить, что такое подруга; это слово не вызывает в моей душе ни малейшего отклика. Я, правда, помню, что у меня было довольно много друзей в те давние времена, когда еще жив был мой отец и мы жили вместе со всеми на берегу моря. Помню, как я вместе с другими детьми карабкалась на мокрые скалы, как мы, вглядываясь в неглубокие лужицы, руками пытались ловить там крошечных рыбок, занесенных приливом. Только вряд ли это можно назвать настоящей дружбой. А что значит дружить, когда становишься взрослой? Когда ты жена и мать? Что это означало бы для меня сейчас, когда я уже покончила с детством, но еще не стала ни женой, ни матерью? И, возможно, так никогда и не стану ни той, ни другой?
Мама о чем-то шепотом разговаривает со своим фамильяром, и я отчетливо чувствую в нем некое зловредное намерение. Однако пока что мне нужно наполнить горшочек целебным бальзамом, который мы возьмем с собой, потому что нас попросили исцелить дурную язву[3].
– Почему вы снова должны туда идти? – недовольно спрашивает Энни. Она сидит на столе, болтает ногами и жует листья одуванчика. Колени и руки у нее страшно перепачканы: она только что вернулась после очередной экспедиции в разрушенные дома чумной деревни. – В лесу маленькие лисенята народились, они еще и ползать-то не умеют, а уже хотят прыгать и со мной играть. Ну, пойдем, я тебе их покажу! И еще я одну очень хорошую штуку для игры нашла!
Она кладет на стол какой-то странный деревянный предмет, чем-то напоминающий желудь, приплюснутый сверху, а внизу сходящийся в некое подобие острия. Эта штуковина вся покрыта грязными пятнами и плесенью, а по краям крошится от старости. Энни смотрит на мать, явно ожидая ее пояснений, но мама говорит:
– Лисят своих ты Саре завтра покажешь. Лучше Джона с собой возьми. Он и поиграет с тобой, и лисий выводок посмотрит.
Джон, целиком закутанный в одеяло, садится в постели; волосы у него торчат в разные стороны, на лице презрительное выражение. Мама тут же переключается на него:
– Если, конечно, ты, Джон, не собираешься вместе с нами в деревню сходить да работы там поискать.
Но Джон, проворчав нечто невразумительное, снова ложится.
– Но что же это все-таки такое, а, мам? – не выдерживает Энни. – Что я нашла? Что это за штука такая?
А я смотрю на находку Энни и глаз от нее не могу отвести. Теперь, конечно, эта вещь совершенно бесполезна, ее почти съели гниль и время, но я все еще легко могу себе представить, как маленькие руки умело запускают ее и заставляют вертеться, а детские голоса так и звенят от смеха.
