— Ирис?
Позади послышались торопливые шаги, и Редж присел рядом с Ирис, скорчившейся в траве в тени высокого борта.
— Как ты? — Редж убрал длинные рыжие волосы, упавшие по обеим сторонам лица Ирис, придержал на согнутой спине, чтобы не мешались.
— Я… ох…
Вроде не так и много съела за завтраком, а поди ж ты… всё лезет и лезет наружу.
— Прости, Ирис. Не думал, что тебя может укачать.
— Это… морская болезнь? — просипела с трудом. — Или… воздушная?
— Слышать о воздушной болезни мне как-то не доводилось. Но бывает, на большой скорости укачивает.
Топтавшийся с другой стороны змеелюд что-то сказал. Редж поднял на него взгляд, нахмурился и лишь отмахнулся.
— Не понимаю.
Змеелюд повторил, сопровождая речь энергичной жестикуляцией.
— Всё равно не понимаю.
Змеелюд мотнул головой и наконец-то ушёл.
Хвала Благодатным.
— Надо было тебе остаться в Изумирде.
Нет уж.
Ирис разогнулась, села на пятки. Редж отпустил волосы, всмотрелся встревоженно в её лицо.
— Как ты себя чувствуешь?
— Кажется, мир перестал кружиться.
И видно, где небо, где земля, а где угол каменной ограды храма.
— Не беспокойся, скоро всё пройдёт.
Из-за корабля вынырнул змеелюд, приблизился, склонился, протягивая Ирис открытую флягу и платок. Платок, оказавшийся на ощупь влажным, она взяла, промокнула губы и обтёрла лицо. Змеелюд пролопотал что-то, указал на флягу. Редж забрал, подозрительно принюхался к содержимому, глотнул и скривился, будто от плохого вина.
— Отрава? — отчего-то страх кольнул иголкой.
— Нет. Похоже на какой-то травяной настой. Предполагаю, что как раз на такой случай. Не отрава, просто на вкус паршивая. Если не хочешь, можешь не пить.
— Я выпью, — Ирис решительно взяла флягу и тоже глотнула.
И впрямь… горькая и противная, как всякая травяная настойка.
Ирис глянула искоса на пристально наблюдающего за ней змеелюда.
— Благодарю.
Только понял ли?
Из-за корабля появился Шун, окинул их троих на диво равнодушным взором.
— Что ж, во двор его пустили, — сообщил он. — И её тоже. По-моему, они и в сам храм вошли.
— Наземная надстройка ещё не весь храм, — возразил Редж и поднялся, отряхнул штаны.
— Да хоть бы и так. Охота ему лезть в эту… в это змеиное гнездо, — Шун неприязненно посмотрел на змеелюда и зачем-то понизил голос. — Приспичило, вишь ли, вопросы позадавать местному божественному воплощению, в будущем своём копаться… или что там ему позарез узнать потребовалось. А ежели он в тех подземельях сгинет, кто нам платить будет?
— Не сгинет, — возразил Редж. — И языком поменьше чеши, где не надо.
— Он всё равно по-нашему не вяжет. Вон, стоит и глазюками своими хлопает, чисто дурочка сельская, на сеновал увлечённая.
Змеелюд опять заговорил. Шун поморщился и повернулся к Ирис.
— Спрашивает, как ты себя чувствуешь.
— Скажи, что мне уже лучше… и передай мою благодарность. За настойку, — Ирис потрясла флягой. — И платок. И… вообще.
Шун перевёл. Змеелюд покивал, добавил.
— Говорит, рад, что тебе полегчало.
— И я рада. Так и скажи.
Ирис мало что знала о переводчиках и языковедах, но подозревала крепко, что вряд ли стоило выполнять свою работу с такой гримасой откровенного недовольства. Словно Шун не родился обычным аранном, как все они, пусть и островитянином, а из благородных франнов вышел, чтобы вот так презрительно губы кривить и каждую фразу цедить сквозь зубы.
— Лицо попроще сделай, — посоветовал Редж, заметив то ли гримасу Шуна, то ли укоризненный взгляд Ирис, на горе-переводчика обращённый. — Может, большинство из них по-нашему и не понимает, однако они не слепые. Пойдём к храму.
— Вы идите, а я за вами. Не беспокойся, Редж, ничего со мной не случится.
— Уверена?
— Я справлюсь. Идите.
Редж глянул с подозрением на змеелюда, но спорить не стал. Показал знаком, если что, мол, зови, и направился к храмовой ограде. Шун последовал за ним.
Ирис осторожно поднялась, вернула платок змеелюду и отошла к кораблю. Глотнула ещё немного настойки — от прохладной горьковатой жидкости и впрямь лучше стало, — и протянула флягу змеелюду. Он неаккуратно запихнул платок в карман лёгкой куртки, закрыл флягу. Внимательно посмотрел на Ирис и похлопал себя по груди.
— Ив.
— Что? — растерялась Ирис.
— Ив, — змеелюд снова по себе постучал.
— А-а, это твоё имя! — вот дурёха, не сообразила сразу. — Ив?
Он кивнул.
— А я Ирис, — на всякий случай она тоже на себя указала. — Ирис.
— И-рис, — послушно повторил змеелюд.
— Верно, Ирис. Как цветок. Правда, у нас красивыми цветочными именами нарекают только благородных фрайнэ, а я совсем неблагородного рождения, я простая аранна и родители мои тоже. Но матушка всё равно решила меня назвать как цветок. В наших краях ирисы растут лишь в господском саду, там их моя матушка и увидала. И я их только в том саду видела. А ещё говорили, будто в этом же саду старый фрайн Рейни мою тётку увидал, ту, которая мать незаконного Рейни…
Что она несёт? Сейчас как наболтает лишнего почище Шуна… Хорошо хоть, змеелюд ничегошеньки не понимает, улыбается беззаботно, внимает заинтересованно, точно Ирис действительно что-то занятное поведала, а не всякие глупости пересказывала.
— Давай к храму вернёмся, — она ткнула пальчиком в сторону ограды. — А ты взаправду по-нашему не понимаешь? Тётушка твоя вон как замечательно на франском говорит… прямо как настоящая фрайнэ. Неза… фрайн Рейни предупредил, что в твоей семье только она язык хорошо знает, а остальные нет. Он выяснил загодя… ой, опять я не то говорю.
Храмовые ворота распахнуты, Редж и Шун шмелями кружили вокруг, хищно заглядывая во двор, но внутрь не заходили. Ирис тоже посмотрела издалека, однако не увидела ничего сколько-нибудь любопытного. Сам храм странный немного, дома похожих божьих обителей встречать не доводилось, — будто дети сложили из речной гальки. Двор маленький, пустой, ограда щербатая, ненадёжная на вид, а упомянутая Шуном подземная часть всё равно от глаз скрыта. Ирис уже объяснили, что если фрайна Рейни внутрь пустят, то, считай, половина дельца обстряпана, и дальше надо ждать.
Возвращения фрайна Рейни.
Или подтверждения, что он таки сгинул в подземелье, лишив их второй части оплаты. Конечно, Ирис в этом деле не причиталось ни монеты, но если и у брата денег не будет, что с ними станет в чужой земле? Тогда Редж сразу пожалеет, что внял мольбам сестры и обременил себя этакой обузой.
