страницу и начал читать стоя, стиснув в руке шприц. Дальтон снова задал себе вопрос о том, как же обстоит дело в действительности. Макнейл уверял его, что автор статьи является медиком высшего ранга и что, какие бы ошибки ни заключались в его статье, ум, ее создавший, был мощным, эрудированным и абсолютно честным.
Наблюдая за доктором, Дальтон видел, как его бородатое лицо побледнело. Большие глаза засверкали, и страницы захрустели в напрягшихся длинных тонких пальцах. Пот выступил на высоком, цвета слоновой кости лбу, над которым волосы уже начинали редеть. Наконец читавший, задыхаясь, повалился в кресло, которое только что освободил его гость, продолжая поглощать текст. Затем раздался дикий вопль, словно кричал загнанный зверь, и Кларендон повалился вперед на стол, сметая вытянутыми руками книги и бумаги, пока сознание его не померкло, как пламя свечи, потушенное ветром.
Дальтон вскочил, чтобы помочь другу, подхватил его худое длинное тело и откинул обратно в кресло. Заметив рядом на полу графин, он плеснул воды в искаженное лицо, и большие глаза медленно открылись. Теперь это был взгляд вполне разумного существа. На Дальтона смотрели глубокие, печальные и, безусловно, нормальные глаза, и он почувствовал себя неловко перед лицом трагедии, глубину которой он никогда не надеялся и не осмеливался полностью постичь.
Золотой шприц все еще был зажат в тонкой левой руке, и когда Кларендон издал глубокий дрожащий вздох, он разжал пальцы и внимательно посмотрел на блестящую вещицу, перекатывающуюся на ладони. Потом он заговорил — медленно, печально, голосом, полным невыразимого отчаяния.
— Спасибо, Джимми, я в полном порядке. Но я должен еще многое сделать. Ты недавно спрашивал меня, не повредит ли Джорджи этот укол морфия. Теперь я могу сказать тебе, что не повредит.
Он повернул маленький винтик в шприце и положил палец на поршень, одновременно ухватив левой рукой кожу у себя на шее. Дальтон тревожно вскрикнул, когда увидел, как Кларендон стремительным движением правой руки ввел содержимое цилиндра под кожу.
— Боже мой, Эл, что ты наделал?
Кларендон мягко улыбнулся — улыбкой почти покойной и смиренной, так не похожей на его сардонические усмешки последних недель.
— Тебе следует узнать все, Джимми, если тебя еще не оставил здравый смысл, благодаря которому ты стал губернатором. Наверное, ты кое-что понял из моих записей, чтобы прийти к выводу, что мне ничего больше не остается делать. С твоими оценками по греческому, какие ты получал в Колумбии, я думаю, ты немногое упустил. Я могу только подтвердить, что все правда. Джеймс, я не хочу перекладывать свою вину на чужие плечи, и лишь справедливости ради говорю, что это Сурама втянул меня. Не могу тебе объяснить, кто он, или что он такое, потому что сам не знаю до конца, а то, что знаю, едва ли полезно знать человеку в здравом уме; скажу лишь, что он не является человеческим существом в полном смысле слова. Более того, я не уверен в том, что он вообще живой.
Ты думаешь, что я несу вздор. Хотел бы я, чтобы это было так, но все это до ужаса реально. Я начинал жизнь с чистой совестью и благородной целью. Я хотел избавить мир от лихорадки. Я сделал попытку — и провалился, и Боже мой, если бы я был достаточно честен, чтобы признать поражение! Не верь моим разговорам о науке, Джеймс, я не нашел никакого антитоксина и никогда не был даже на полпути к нему!
Не смотри на меня так изумленно, старина. Такой опытный политический боец, как ты, должно быть, навидался всякого. Говорю тебе, я никогда и не начинал работу над лекарством. Но мои исследования привели меня в некоторые загадочные области, и так сложилась моя проклятая судьба, что мне довелось наслушаться рассказов некоторых еще более странных людей. Джеймс, если ты когда-нибудь захочешь сделать человеку добро, посоветуй ему остерегаться древних, таинственных мест, что еще существуют на нашей Земле. Старые тихие заводи опасны — там происходят такие вещи, от которых нормальным людям не поздоровится. Я слишком много беседовал со старыми жрецами и мистиками и понадеялся, что смогу достичь темными путями того, чего не смог достичь законными.
Не стану тебе объяснять, что именно имею в виду, потому что я причинил бы тебе этим такое же зло, как и те жрецы, что погубили меня. Могу лишь сказать, что с тех пор, как я узнал это, я содрогаюсь при мысли о мире и его судьбе. Мир дьявольски стар, Джеймс, в его истории были целые главы еще до появления органической жизни и связанных с ней геологических эпох. Жутко сказать — целые забытые циклы эволюции, живые существа и расы, их мудрость, их болезни — все это жило и исчезало до того, как первая амеба зашевелилась в тропических морях, о чем толкует нам геология.
Я сказал исчезли, но это не совсем так. Хотя было бы лучше, чтобы это было так. Кое-где сохранилась традиция — не могу сказать тебе, каким образом, — и некоторые архаические формы жизни сумели в потайных местах пробиться сквозь века. Знаешь, в землях, сейчас погребенных в море, существовали жуткие культы, отправляемые целыми толпами жрецов зла. Атлантида была их очагом. Это было жуткое место. Бог даст, никто никогда не поднимет этот ужас из глубины.
Однако, одна колония жрецов зла не утонула, и если близко сойтись с одним из африканских туарегских шаманов, он, возможно, и расскажет о ней дикие истории, которые ходят среди безумных лам и полоумных погонщиков яков на азиатских плато. Я все это слышал и в конце концов узнал главное. Ты никогда не узнаешь, что это было, но это имело отношение к кому-то или чему-то, что пришло из невыразимо далеких времен и снова может быть вызвано к жизни — или казаться снова живым — при помощи некоторых приемов, которые были не слишком понятны человеку, рассказавшему мне все это.
Ну вот, Джеймс, несмотря на мое признание по поводу лихорадки, ты знаешь, что я неплохой врач. Я усердно занимался медициной и постиг в ней почти столько, сколько вообще возможно — может быть, даже чуточку больше, потому что там, в стране Хоггар, я сделал то, что никогда не удавалось ни одному жрецу. Они привели меня с завязанными глазами в место, которое было запечатано в течение многих поколений — и я вернулся назад с Сурамой.
Спокойно, Джеймс! Я знаю, что ты хочешь сказать. Откуда он знает все то, что знает? Почему он говорит по-английски
