или на любом другом языке без акцента? Почему он пошел со мной и так далее? Я не могу тебе обо всем рассказать, но могу лишь поведать, что он воспринимает идеи, образы и впечатления чем-то помимо мозга и чувств. Он использовал меня и мои знания. Он многое рассказывал мне. Он учил меня поклоняться древним, изначальным и нечистым богам и наметил путь к чудовищной цели, о которой я даже намекнуть тебе не могу. Не заставляй меня, Джеймс, ради твоего же рассудка и разума мира!
Для этого существа нет пределов. Он состоит в союзе со звездами и всеми силами природы. Это не бред сумасшедшего, Джеймс, клянусь, что нет! Я слишком много видел, чтобы сомневаться. Он подарил мне много новых наслаждений, происходящих из его древнего культа, и самым большим из них была черная лихорадка.
Господи, Джеймс! Ты все еще не понимаешь? Неужели ты еще веришь, что черная лихорадка пришла из Тибета и что я там узнал о ней? Пошевели мозгами, дружище! Посмотри сюда, на статью Миллера! Он нашел основной антитоксин, который за полвека покончит со всеми лихорадками, когда его научатся применять для различных форм. Он выбил из-под меня почву, сделал то, чему я отдал мою жизнь, убрал ветер из всех парусов, на которых я когда-либо плыл под бризом науки! Тебя удивляет, что эта статья так подействовала на меня? Тебя удивляет, что она потрясла меня и вернула из безумия к давним мечтам юности? Слишком поздно! Слишком поздно! Но не поздно спасти других!
Я думаю, что сейчас немного заговариваюсь, старина. Это, знаешь, от укола. Я тебе сказал, что ты так ничего и не понял насчет черной лихорадки. Но как бы ты смог? Разве Миллер не пишет, что вылечил семь больных своей сывороткой? Все дело в диагнозе, Джеймс. Он лишь думает, что это черная лихорадка. Я же читаю у него между строк. Вот здесь, старина, на странице 551, ключ ко всему. Прочти снова.
Видишь, да? Больные с побережья Тихого океана не реагировали на его сыворотку. Это поразило его. Их случаи даже не были похожи на настоящую лихорадку, известную науке. Что ж, это были мои больные! Это была настоящая черная лихорадка! И на свете нет антитоксина, чтобы вылечить ее!
Почему я так уверен в этом? Да потому, что черная лихорадка не с этого света! Она откуда-то еще, Джеймс, и один Сурама знает, откуда, потому что он принес ее сюда! Он принес, а я распространял! Вот она, тайна, Джеймс! Вот для чего я добивался назначения! Вот чем я всегда занимался на самом деле! Я распространял лихорадку с помощью этого золотого шприца и еще более смертоносного кольца со шприцем, которое ты видишь у меня на указательном пальце! Наука? Слепец! Я хотел убивать, убивать и убивать! Простое нажатие пальца, и черная лихорадка привита. Я хотел видеть, как живые существа извиваются и корчатся, вопят, а их рты покрываются пеной. Простое нажатие на шприц, и я мог наблюдать, как они умирают. Я не мог жить и мыслить, если рядом не было моих пациентов. Вот почему я колол всех подряд этой проклятой полой иглой. Животных, преступников, детей, слуг, а следующей была намечена…
Голос Кларендона прервался, и он заметно согнулся в своем кресле.
— Вот… вот, Джеймс… такова… была моя жизнь. Сурама сделал ее такой, он учил меня и поддерживал в этом, пока наконец я уже сам не мог остановиться. Потом… потом это стало слишком даже для него. Он попытался сдерживать меня. Но теперь я получил последний экземпляр. Это мой последний опыт. Хороший материал, Джеймс — я здоров, дьявольски здоров. Какая, однако, ирония — безумие прошло, поэтому не будет никакого удовольствия наблюдать за агонией! Не может быть… не может…
Жестокие судороги скрутили доктора, и Дальтон, оцепенев от ужаса, переживал, что не может по-настоящему пожалеть его. Насколько рассказ Альфреда был вздором, а насколько кошмарной правдой, он не мог сказать. Но в любом случае он чувствовал, что этот человек был скорее жертвой, чем преступником, и, кроме того, он был другом детства и братом Джорджины. Мысли о прошлом мелькали в его голове. «Маленький Элфи — площадка в Эксетере — четырехугольный двор в Колумбии — драка с Томом Кортландом, когда он спас Элфи от побоев…»
Он посадил Кларендона в кресло и тихо спросил, что он может сделать. Ничего. Альфред теперь мог лишь шептать, но он попросил прощения за все оскорбления и поручил свою сестру заботам друга.
— Ты… ты… сделаешь ее счастливой, — выговорил он задыхаясь. — Она заслужила это. Мученица… мифа! Придумай что-нибудь, Джеймс. Не… давай ей… узнать… больше… чем нужно!
Его голос упал до невнятного бормотания, и он потерял сознание. Дальтон позвонил, но Маргарита уже спала, поэтому он отправился по лестнице за Джорджиной. Она держалась уверенно, но лицо ее было бледным. Крик Альфреда напугал ее, но она доверяла Джеймсу. Она верила ему и в тот момент, когда он указал ей на фигуру, лежавшую без сознания в кресле, и попросил вернуться в свою комнату и не волноваться, какие бы звуки она ни услышала. Он не хотел, чтобы она присутствовала при страшной картине бреда, который неизбежно должен был наступить. Он попросил ее поцеловать брата на прощанье, пока он лежал тихо и неподвижно, совсем как хрупкий мальчик, каким он когда-то был. Таким она и оставила его — странного, помешанного, читавшего по звездам гения, которого она так долго лелеяла, и образ, который она унесла с собой, был мил ее сердцу.
Дальтон же, вероятно, унесет с собой в могилу более жестокое воспоминание. Его опасения насчет бреда подтвердились, и все ночные часы он с трудом сдерживал судороги безумного страдальца. То, что он слышал из этих распухших, почерневших уст, он не повторит никогда. С тех пор он уже не был прежним Джеймсом. Он уверен, что никто, услышав такое, не сможет остаться таким, как был. Поэтому ради всего мира он не осмелился рассказать об этом и благодарил Всевышнего, что его невежество в некоторых научных областях, сделало многие из этих откровений загадочными и бессмысленными для него.
К утру Кларендон внезапно пришел в себя и заговорил твердым голосом:
— Джеймс, я не сказал тебе, что нужно сделать со всем этим. Вычеркни все греческие записи и отошли мою тетрадь доктору Миллеру. И все остальные мои записи, какие найдешь. Он — крупный специалист, и его статья лишь подтверждает это. Твой друг в клубе был
