на товары первой необходимости. 10 октября Конвент по докладу Сен-Жюста принял декрет, который отложил введение в действие Конституции 1793 г. и установил «революционный порядок управления» до заключения мира.
Союз робеспьеристов с плебейскими массами Парижа существовал до марта 1794 г., и эти полгода были периодом высшего подъёма революции, когда власть якобинцев была подлинной революционно-демократической диктатурой. Правительство опиралось не только на армию и полицию, но и на городские и районные муниципалитеты, революционные комитеты и комитеты бдительности, на вооружённый народ. И в короткий срок якобинцы смогли создать и вооружить армии, отразившие внешних агрессоров, и решить вопросы, которые не решили их предшественники за четыре первых года революции: уничтожили остатки феодальных пережитков, осуществили аграрную реформу — крестьяне (конечно, не сельская беднота) наконец-то получили землю; глубочайшие преобразования коснулись всех областей жизни общества: культуры, науки, быта граждан; была даже разработана и введена новая, метрическая, система мер и весов и новый антирелигиозный республиканский календарь, где, по меткому выражению одного автора, «святых заменили овощами». Париж приобрёл спартански-суровый вид: буржуазия, несмотря на все ограничения, продолжала наращивать капиталы, но хорошо усвоила слова Сен-Жюста о том, что не должно быть ни богатых, ни бедных, роскошь постыдна — и богачи не смели шиковать, носили простую одежду, участвовали вместе с соседями-санкюлотами в «братских трапезах» (когда прямо на улицах накрывались длинные столы для граждан всего квартала) и т. д. Для Робеспьера, ученика Руссо, идеальным государством была республика мелких «добродетельных» собственников; крупную буржуазию он не любил, но опасался сильно её прижимать, а она терпела его пуританский режим, пока боялась реставрации старых порядков — пока ситуация на фронтах оставалась тяжёлой…
Здесь надо прервать последовательность событий, чтобы вывести на сцену наших главных героев — первых в истории революционных коммунистов.
Коммунистические идеи к началу революции не были новостью: во Франции 18-й век — Век Просвещения — дал целый ряд ярких теоретиков утопического коммунизма; достаточно назвать такие знаменитые имена, как Мелье, Мабли, Морелли (его «Кодекс природы» тогда приписывали Дидро, который, впрочем, от авторства не отказывался).
В эпоху самой революции наиболее известными пропагандистами близких к коммунистическим идей были Фоше и Бонвиль с их «Социальным кружком», можно также вспомнить коммунистов-утопистов Н. Колиньона, Ф. Буасселя, Ретиф де ля Бретона; анархо-коммунистом был поэт и атеист П.-С. Марешаль, о котором речь впереди. Но эти деятели не смогли организовать и возглавить сколь-нибудь значительное общественное движение[43]. Это удалось — уже на излёте революции — только тому, кто сумел соединить коммунистическую идею с опытом якобинской диктатуры и, таким образом, поднять её на качественно новый уровень — смелому революционеру и мыслителю по имени Гракх Бабёф. Правда, «Гракхом» он стал называть себя в 1793 году (тогда у наиболее радикальных политиков было принято в знак демонстративного разрыва с религией брать себе новые имена, обычно в честь древнеримских героев), а при крещении получил имя Франсуа-Ноэль…
Он родился 23 ноября 1760 г. на севере Франции, в очень бедной многодетной семье. Рано познал тяжёлый физический труд — его в 12 лет отдали работать подённо землекопом на строительстве Пикардийского канала; не удивительно, что он на всю жизнь сохранил уважение к трудовому народу. Необычайно одарённый, любознательный и упорный, юноша смог восстановить присущий ему в детстве каллиграфический почерк и в 17 лет поступил писцом к февдисту[44], а вскоре стал самостоятельным архивистом-февдистом. Благодаря обширному разнообразному чтению он (самоучка!) стал высокообразованным по тем временам человеком[45]. Как отмечают историки, он читал «поразительно много», поглощал книги по разным областям знания, но больше всего интересовался социальной философией — идеями просветителей, прежде всего Руссо, Мабли, Дидро-Морелли. Как свидетельствуют сохранившиеся в его архиве документы, Бабёф очень рано, не позднее 1786 года, пришёл к коммунистическим убеждениям, однако радикального пути к осуществлению своего идеала — созданию общества без частной собственности, общества равенства и «всеобщего счастья» — он тогда не видел. Этот путь указала начавшаяся в 1789 году революция. Бабёф сразу стал активным её участником. Сначала в родной провинции, Пикардии: в 1790 году он возглавил движение против косвенных налогов, которые основной своей тяжестью ложились на простой народ, и вскоре попал за это в тюрьму (первый арест), откуда вышел благодаря организованной Маратом кампании в его защиту. В 1791–1792 годах он в гуще аграрного движения — борьбы за уничтожение остатков феодальных прав, за интересы крестьян, за так называемый «аграрный закон» — уравнительный передел земли.
Важно отметить, что ещё в 1786 году Бабёф, сторонник обобществления, а не дробления земельной собственности, резко высказывался против «аграрного закона», который «повлёк бы за собою растрату впустую земли и труда… его применение оказалось бы только химерой»[46], однако эта идея была популярна в массах, и тактически мудро (хотя и опасно[47]) было поддерживать её — конечно, как полумеру, промежуточную ступень на пути к высшей цели. Его бурная деятельность повлекла второй арест, правда, недолгий: революция набирала ход, и её противники (представители судейской касты, прежде обслуживавшие местных сеньоров, а теперь успевшие занять решающие должности в органах новой власти) не посмели расправиться с любимым в народе политическим активистом. Но в начале 1793 года эти давние (ещё с дореволюционных времён) враги Бабёфа, преследовавшие его в период борьбы за отмену косвенных налогов, смогли, воспользовавшись его вполне невинной делопроизводственной ошибкой, состряпать фальсифицированное дело о «подлоге»[48]. Ясно было, что справедливости в местном суде не добьёшься, и революционер, спасаясь от расправы, отправился в Париж. Положение было отчаянным: в Пикардии без средств к существованию остались жена и дети, а он всё никак не мог найти постоянную работу. В конце концов он обратился к Сильвену Марешалю, редактору одной из наиболее левых газет «Парижские революции», с просьбой помочь ему получить место наборщика. В типографии вакансий не было, но Марешаль познакомил Бабёфа с Шометтом, благодаря помощи которого наш герой получил должность секретаря в продовольственной администрации Парижской коммуны, где он стал, по мнению историка В. М. Далина, своего рода «рабочей пружиной» и сыграл заметную роль в подготовке «народного натиска», о котором речь была выше. Между тем пикардийские власти, добившись осуждения своего политического врага, стали требовать от парижских властей ареста и выдачи «преступника». Администраторы парижской полиции и сам министр юстиции были убеждены в невиновности Бабёфа, но по закону он до пересмотра дела должен был находиться в тюрьме, а пересмотр затянулся на долгие месяцы, и всю первую половину 1794 года Бабёф провёл за решёткой[49]. А в это время на воле разворачивалась великая историческая трагедия…
