что это так важно.
– Семнадцать? – вскрикнула Ольга и задала вопрос, на который хотела наверняка услышать отрицательный ответ,– И на фортепиано играешь?
– Играю, но виолончель люблю больше.
Дэниэл, хотя и заметил некоторую, вернее сказать, сильную реакцию на его историю со стороны Ольги, изо всех сил старался сохранять спокойствие и ровное выражение лица. Как положено военному человеку, Дэниэл был лишен хвастовства и желания каждому встречному -поперечному рассказывать о своих бесчисленных наградах и умениях. Дэниэл Дэйли по натуре своей был похож на дорогой сыр, оставленный в холодильнике на ночь без упаковки, который снаружи он покрывается сухой корочкой, но внутри он остаётся мягким и приятным на вкус. Причина устройства сложной натуры Ольге была отчётливо ясна, и все же природную харизму и доброту в недавнем знакомом она видеть не хотела, ей было во много раз легче признать в нем горделивого мистера Дарси, хотя из них двоих настоящая гордыня была только у нее.
– Виолончель? – в очередной раз удивленно воскликнула Ольга.
– Мой голос частично пропадает, или ты слова эти слышишь впервые? Почему постоянно переспрашиваешь? – улыбаясь, возмутился Дейли.
– Не смешно!
– Никто и не смеется. Потеря слуха для музыканта – это большое горе, – Дэниэл подмигнул Ольге и снова очаровательно улыбнулся.
Трубецкая простила ему шутку и улыбку, но сама старалась не особенно раскрываться и радоваться обществу Дейли. Между чувством долга и чувствами сердца она привыкла выбирать первое, но скрывать свою симпатию к этому человеку становилось все труднее.
– Почему военный человек вдруг занялся искусством? – продолжила задавать вопросы Ольга.
– Именно от того, что он военный. Офицер по долгу службы обязан знать языки, музицировать, читать стихи, ругать политику государства и любить страну, которую он защищает. Да и вообще, специализация – удел насекомых. А человек должен уметь спланировать вторжение, управлять кораблем, строить дом, работать в команде, справляться в одиночку, запрограммировать компьютер, готовить, петь, танцевать, сражаться, побеждать и проигрывать.
– И какую страну ты любишь? – спросила Ольга, испытующим взглядом посмотрев на Дэниэла.
– Я воевал за Англию против Испании, за Испанию против Франции, за Францию против Австрии, за Россию против Польши, но каждый раз я воевал не за страну и не за политику в ней, а за жизнь, которой должны дорожить глупые люди. Я поднимал оружие против вероломного насилия, против амбиций, перешедших границы. Но как я мог знать, за правду я стою или ошибаюсь? Годами я гонялся за умением определять черные и белые стороны и догнал. Догнал зебру, знаешь, у которой черные полоски и следом сразу белые должны быть, однако нет. Она цветная, как палитра в руках художника. Когда нельзя судить объективно, приходится быть субъективным. Я слушал свое сердце, а когда оно перестало биться, сражался за то, чтобы оно билось у других.
– Расскажешь мне, как это случилось?
– Потом, – тихо сказал Дэниэл, и все его поведение указывало на то, что тему разговора стоит перевести в другое русло.
Ольга это прекрасно поняла и, смахнув тяжесть предыдущего вопроса, задала другой.
– Давно ты играешь на виолончели?
– Только не смотри на меня волком, – предупредил Дэн и, убедившись в спокойствии Трубецкой, ответил, – Я брал уроки фортепиано у Бородина, а на виолончели учился играть с ребятами офицерами в гимназии при каком-то соборе или что там стояло, не помню. Я ходил на вечера «Могучей кучки», Александр Порфирьевич меня пригласил однажды.
– Все-все, хватит, -смеясь, Ольга подняла руки вверх, признавая собственное поражение, – Я поняла, музыкант ты, не я.
– Amor non est medicabilis herbis.
–Так, – недовольно буркнула она, ударив кулаком в правое плечо Дэна, – если бы мне было двести лет, я бы тоже могла всякими умными фразами кидаться.
– Да, – хитро протянул он,– но именно поэтому из нас двоих двести лет мне. Я не глупее тебя.
– Хочешь сказать, ты меня умнее? – повышая голос, возмутилась Ольга.
Дэниэл многозначительно посмотрел в ее сторону, подмигнул, но ничего не ответил, а только очаровательно улыбнулся. Ольга в ответ тоже расплылась в улыбке.
– Пора возвращать тебя сестрам, – печально заметил Дейли, и они пошли к машине.
– Можно попросить тебя кое о чем? – пристегнув ремень, спросила Ольга.
– Можно, – кивнув головой, разрешил Дэниэл.
Восторг Ольги вспыхнул легким багряным румянцем на ее щеках.
– Сыграешь со мной? – прошептала она и, затаив дыхание, стала ждать ответа.
– Выбирай произведение.
– "Либертанго" Астора Пьяццолла, – быстро ответила Трубецкая, – Только где нам взять виолончель?
– У меня в студии.
– Звучит как приглашение в гости.
– Правда что ли? – и снова на лице военного появилась эта чарующая улыбка.
Они договорились о следующей встрече в его студии звукозаписи. Дэниэл завел мотор, включил радио и повез возвращать девушку сестрам, как и собирался. Ольга попросила остановить машину за пару кварталов до дома, желая пройтись в одиночестве.
Вряд ли, дорогой читатель, я бы смог выразить свое отношение к тому, что происходило между этими молодыми людьми. Я, к несчастью для своих родителей и своего юриста, не был влюблен или женат, так что едва ли оказывался в подобном положении. И раз я не женат, детей у меня тоже не имеется.
Ольга же думала и думала обо всем этом без остановки, пока ее ноги не привели ее к домашнему саду, перед которым она застыла, как вкопанная. Но причиной ее остановки было столкновение отнюдь не с плетеными ограждениями, а с обретшими плоть воспоминаниями прошлого. Прямо перед домом стояли две фигуры: одна, женская, которую, разумеется, Ольга без труда распознала в сумерках, принадлежала ее старшей сестре, а вторая, мужская, имела неизвестное происхождение. Фигуры вели непринужденную и живую беседу, не слыша шороха и вообще не замечая ничего вокруг себя, так что Ольга сделала пару шагов к ним, стараясь передвигаться как можно тише в этих лакированных туфлях на шпильке. Щурясь и по-гусиному вытягивая шею, она кралась к двум людям, и чем ближе она была к ним, чем громче и яснее становились их голоса, тем ниже падало ее сердце в груди и сильнее кололо в пальцах. Когда ей, наконец, удалось совершенно точно определить имя мужской фигуры, она выскочила перед парой, как выскакивает убийца из-за угла, и в накрывающей ее ярости воскликнула:
– Цхавребов?
Фигуры вздрогнули от внезапного возгласа, обе повернулись в сторону кричавшей. Женя замешкалась, глаза ее округлились на секунду, она машинально развела руками, но тут же соединила их вместе, отчего получился звонкий хлопок. Она подошла к сестре, язык ее тела всеми способами пытался принести извинения за такое происшествие.
– Камелот, ты знаешь, Артур приехал! – шумно выдыхая, полу радостно, полу виновато сообщила
