В дверь звонят.
Людвиг идет открывать.
И кто же стоит на пороге? Хмурая и неприятная девчонка! С букетом в руке! Сделав книксен, она говорит:
— Здравствуй, папочка! Я принесла тебе свежие цветы! — Лотта входит в комнату, делает книксен перед гостьей, берет вазу и исчезает на кухне.
Ирена коварно улыбается.
— Когда видишь тебя с твоей дочкой, создается впечатление, что ты у нее под башмаком!
Господин капельмейстер смущенно хихикает.
— У нее в последнее время появился такой решительный тон, да и все, что она делает, так правильно, что волей-неволей подчинишься!
Фройляйн Герлах пожимает своими прекрасными плечами, и тут вновь появляется Лотта. Сперва она ставит на стол вазу со свежими цветами. Затем приносит посуду и, расставляя чашки, говорит отцу:
— Я быстренько сварю кофе. Должны же мы хоть чем-то попотчевать твою гостью!
Отец и его гостья озадаченно смотрят ей вслед. А я-то считала ее робким ребенком, думает фройляйн Герлах. Ну и дура же я!
Очень скоро Лотта приносит кофе, сахар и сливки, разливает кофе по чашкам — ни дать ни взять хозяйка дома — спрашивает, не угодно ли сахару, пододвигает гостье сливки, затем садится рядом с отцом и говорит с приветливой улыбкой:
— Я бы выпила немножко кофе за компанию.
Отец наливает ей кофе и галантно осведомляется:
— Сколько сливок налить, мадам?
Девочка фыркает.
— Половину кофе и половину сливок, месье.
— Прошу вас, мадам!
— Благодарю вас, месье!
Все пьют кофе. Молча.
Наконец Лотта заводит светскую беседу:
— Я только что была у господина Габеле.
— Он опять рисовал тебя? — интересуется отец.
— Совсем чуть-чуть, — отвечает дочка. Еще глоточек кофе и она добавляет невинным голоском: — У него слишком мало света. А особенно ему нужен верхний свет, вот как здесь…
— Значит, ему следует снять себе ателье с верхним светом, — весьма метко замечает господин капельмейстер, даже не подозревая, что ведет разговор туда, куда и хотела его направить Лотта.
— Я ему то же самое сказала, — спокойно говорит она, — но все ателье заняты.
Вот маленькая бестия, думает фройляйн Герлах. Ибо, будучи дочерью Евы, она уже точно знает, куда клонит девочка. И верно…
— Вообще-то, чтобы сочинять музыку, верхний свет не нужен? Да, папа?
— Да, вообще-то не нужен.
Девочка переводит дух, пристально глядя на свою юбку. И вдруг спрашивает, так, словно ей это только что пришло в голову:
— Папа, а что если ты поменяешься с господином Габеле?
Слава Богу, наконец-то она это выговорила! Лотта искоса смотрит на отца. Взгляд у нее робкий и умоляющий.
Отцу и досадно и в то же время смешно. Он все смотрит то на девочку, то на элегантную даму, которая, однако, успела изобразить на лице слегка ироническую улыбку.
— Тогда у господина Габеле было бы ателье, — продолжает Лотта, и голос ее дрожит, — и столько света, сколько ему нужно. А ты бы жил рядом с нами. Рядом со мной и Рези. — Под пристальным взглядом отца глаза Лотты, если так можно выразиться, вновь обращаются к собственной юбке. — Там ты будешь один, совсем как здесь. А надоест быть одному, просто перейдешь площадку и все. Даже шляпу надевать не нужно. И обедать мы сможем дома. Когда обед будет готов, мы позвоним тебе в дверь. Три раза… И готовить будем все, что ты любишь. Даже солонину… И нам будет слышно, как ты играешь на рояле… — Голос девочки звучит все менее решительно. И наконец, смолкает.
Фройляйн Герлах резко поднимается. Ей срочно нужно домой. Как летит время! Но тут были та-а-ки-и-ие интересные разговоры!..
Господин капельмейстер Пальфи провожает свою гостью. Целует пахнущую духами руку.
— Итак, до вечера! — говорит он.
— Может быть, у тебя не будет времени?
— С чего бы это, дорогая?
Она улыбается.
— Наверное, ты будешь занят переездом?
Он хохочет.
— Рано ты смеешься! Насколько я знаю твою дочь, она уже наверняка заказала машину с грузчиками.
И дама в ярости сбегает вниз по лестнице.
Когда капельмейстер возвращается в ателье, Лотта как раз моет посуду. Он подходит к роялю, берет несколько тактов. Потом начинает мерить комнату большими шагами. Потом пристально вглядывается в партитуру.
Лотта из всех сил старается не греметь посудой. Когда все уже вытерто и убрано в буфет, Лотта надевает шляпку и подходит к отцу:
— До свидания, папочка!
— До свидания.
— Ты придешь к ужину?
— Нет, сегодня не приду.
Девочка робко протягивает ему руку. На прощание.
— Послушай, Луиза, я не люблю, когда за меня думают другие. Пусть даже моя собственная дочь. Я сам знаю, что для меня лучше.
— Конечно, папа, — тихо и спокойно отвечает девочка, не опуская протянутой руки.
Наконец он пожимает ей руку и видит, что глаза у нее полны слез. Но отец должен быть строгим. Итак, он делает вид, что ничего особенного не заметил. И коротко кивнув ей на прощание, садится к роялю.
Лотта почти бежит к двери, тихонько отворяет ее и исчезает.
Господин капельмейстер чешет в затылке. Детские слезы, только этого не хватало! А тут еще нужно сочинять детскую оперу! Ах, черт возьми! Просто невыносимо видеть слезы в глазах такого маленького существа. Они висели на ресницах, как капельки росы на былинках…
Пальцы его касаются клавиш. Он склоняет голову, словно прислушиваясь к чему-то. Потом еще раз проигрывает мелодию. Повторяет ее секвенции. Это минорная вариация радостной детской песенки из его новой оперы. Он меняет ритм. Он работает.
До чего же благотворны детские слезы! Да, вот какими утонченными бывают люди искусства! Сейчас он схватит нотную бумагу и начнет писать музыку. А под конец довольный откинется на спинку стула, с удовлетворением потирая руки. Ведь ему нынче так удалась печальная песня в тональности до-минор. Неужели на всем свете не найдется великана, чтобы как следует высечь господина капельмейстера?
Прошел еще месяц. Фройляйн Ирена Герлах не забыла свой визит в ателье. Она совершенно правильно оценила предложение девочки поменяться квартирами с господином Габеле — это было объявление войны! Настоящая женщина — а Ирена Герлах, несмотря на то, что Лотта ее терпеть не могла, была настоящей женщиной — никогда не позволит так с собой обходиться. Она знает свое оружие. Умеет с ним обращаться и прекрасно сознает его силу. Все ее стрелы были направлены в одну мишень — в сердце капельмейстера, в сердце артиста. И все попали в десятку! И накрепко засели в сердце мужчины, возлюбленного врага. Он уже не видел выхода.
