Что это были за дни — как малина со взбитыми сливками! Из Гармиша они пешком, через Грайнау, отправились к Баадерзее. Потом к Эйбзее. С громким пением под губную гармошку. Они спускались с горы по лесистому склону. Напролом! По дороге находили землянику. И дивные таинственные цветы. Похожие на лилии, царские кудри и лиловую горечавку! И мох с маленькими острыми шишечками. И крохотные альпийские фиалки, которые пахнут так сладко, что просто уму непостижимо!
К вечеру они пришли в деревню под названием Гриз. Там они сняли комнату с одной кроватью. Плотно поужинав взятыми из дому припасами, они улеглись спать в одной постели! А за окошком в лугах сверчки играли на скрипках легкую ночную мелодию!..
Утром в воскресенье они снова пустились в путь. В Эрвальд. И Лермооз. Вершина Цугшпитце сверкала серебристой белизной. Из церкви выходили празднично одетые крестьяне. На деревенской улице стояли коровы, словно решили немного поболтать.
Дальше надо было преодолеть горный перевал. Ох, пришлось им и покарабкаться и страху натерпеться! Черт бы его побрал! Потом на лугу, неподалеку от конского выгона, среди миллионов полевых цветов они перекусили крутыми яйцами и бутербродами с сыром. А на десерт немного поспали в траве.
Они спускались к Эйбзее среди зарослей малины и порхающих мотыльков. Коровьи колокольцы возвещали приближение вечера. Вершина Цугшпитце вонзалась в небо. Озеро крохотной каплей лежало на дне долины.
— Как будто Господь туда просто плюнул, — задумчиво проговорила Луиза.
Конечно же, они искупались в озере. А потом на террасе гостиницы мама заказала кофе с пирожными. И уже пора было возвращаться в Гармиш.
Довольные и загоревшие, они сели в поезд. Симпатичный господин, сидевший напротив них, ни за что не хотел верить, что молоденькая девушка рядом с Луизой — ее мать и к тому же работающая женщина.
Дома они повалились в постель как подкошенные. Последними словами Луизы были:
Мама еще долго лежала без сна. Сколько времени упущено, как долго она лишала свою девочку такого легко достижимого счастья! Ну ничего! Еще не поздно! Все еще можно наверстать.
Наконец, фрау Кернер заснула. На лице ее играла улыбка. Точно легкий ветерок на Эйбзее. Ребенок переменился. А теперь начинала меняться и мама.
Глава восьмая
У господина Гавеле слишком маленькие окна — Визит на Кэрнтнерринг — Дипломатические переговоры — Отцы должны быть строгими — Песня в тональности до-минор — Брачные планы — Кобленцалее 43 — Фройляйн Герлах вся внимание — Надворный советник Штробль по-настоящему взволнован — Капельмейстер гладит куклу
Лоттины занятия музыкой прервались. Ее вины тут не было. Но у отца с некоторых пор не стало больше свободного времени для этих занятий. Вероятно, это связано с сочинением детской оперы? Очень может быть. Или?.. Да, маленькие девочки всегда чувствуют, если что-то не так. Если отцы говорят о детских операх и умалчивают о фройляйн Герлах, девочки, точно зверьки, чуют, откуда грозит опасность.
Лотта выходит из квартиры на Ротентурмштрассе и звонит в дверь напротив. За этой дверью живет художник по фамилии Габеле, милый, приветливый человек, который любит рисовать Лотту, когда ей удается выбрать время.
Господин Габеле открывает дверь.
— О, Луиза!
— Сегодня у меня есть время! — сообщает она.
— Минутку! — кричит художник, бросается в свою комнату, сдергивает с дивана плед и закрывает им картину, стоящую на мольберте. Он как раз писал сцену из античной жизни. А подобные сцены не всегда предназначены для детских глаз.
Затем он вводит девочку в комнату, усаживает в кресло, берет блокнот и начинает рисовать.
— Ты что-то реже стала играть на рояле!
— А вам моя игра очень мешает?
— Боже упаси! Наоборот! Мне не хватает этих твоих упражнений.
— У папы теперь совсем нет времени, — серьезно объясняет она. — Он сочиняет оперу. Детскую.
Господину Габеле приятно это слышать. Потом он вдруг начинает раздражаться.
— Проклятые окна! — ворчит он. — Тут совсем ничего не видно. Надо иметь ателье!
— А почему же вы не снимете себе ателье, господин Габеле?
— Потому что не могу найти. Ателье это редкость.
Немного погодя, девочка говорит:
— У папы есть ателье. С большими окнами. И с верхним светом.
Господин Габеле что-то бормочет себе под нос.
— На Кэрнтнерринг, — добавляет Лотта. — И после некоторой паузы: — Для того, чтобы писать музыку ведь не нужно столько света, сколько для того, чтобы писать картины, правда?
— Правда, — отвечает господин Габеле.
Лотта, хоть и на ощупь, но все же продвигается вперед, вот сделан еще один шаг. И она задумчиво говорит:
— Вообще-то, папа мог бы с вами поменяться! Тогда бы у вас были большие окна и много света для живописи. А у папы его квартира для сочинения музыки была бы рядом с нашей квартирой! — Эта мысль, кажется, безмерно радует девочку. — Разве это не практично?
Господин Габеле многое мог бы возразить Лотте. Но так как этого делать нельзя, он с улыбкой объясняет:
— Это и впрямь было бы весьма практично. Спрашивается только, согласен ли папа с этой идеей.
Лотта кивает.
— А я его спрошу. Вот прямо сейчас.
Господин Пальфи в своем ателье принимает гостя. Вернее, гостью. У фройляйн Герлах «случайно» были дела неподалеку, и она подумала: «А не заскочить ли на минутку к Людвигу?».
И этот самый Людвиг отодвинул в сторону страницы своей партитуры, и знай себе болтает с Иреной. Он, правда, чуть-чуть сердится, ибо терпеть не может, когда приходят без предупреждения и мешают работать. Но мало-помалу удовольствие сидеть с такой красивой дамой и как бы в рассеянности гладить ее руку, все-таки берет верх.
Ирена Герлах знает, чего хочет. Она хочет замуж за господина Пальфи. Он знаменит. Он нравится ей. Она нравится ему. Так что больших препятствий как будто нет. Он, правда, еще не знает о своем будущем счастье. Но со временем и очень осторожно она введет его в курс дела. В конце концов, он будет убежден, что идея женитьбы принадлежит именно ему.
Но одно препятствие все-таки имеется: этот дурацкий ребенок. Однако, когда Ирена подарит Людвигу малыша, а то и двух, все устроится к общему удовольствию. Будьте покойны, Ирена Герлах сумеет справиться с этой хмурой и неприятной девчонкой!
