Не помнила, как приняла одну от температуры. Хорошо. Но почему такой важный эпизод выпал из её жизни? Результат сильного стресса?
— Сколько я… такая?
— К обеду дело… — Фиона потянулась за кувшином на прикроватном столике. — Приходил господин дознаватель. Долго сидел подле вас, смотрел, молчал. Велел лекаря привезти. — Она перекрестилась. — Он пустил вам кровь. Потом пиявок ставил.
От её слов Наташа дёрнулась. Рука, сдавленная узкой повязкой на изгибе локтя зашлась тупой болью.
— Вилхелм… Как его… — силилась вспомнить фамилию. Chyort! — скривила губы от досады.
Рыжая будто поняла её:
— Я ничего не могла поделать, госпожа Вэлэри. Меня бы никто не послушал. После его ухода я очистила раны. Пейте. — Поднесла кубок с отваром. — Лекарь здесь. Трясётся. — Она, приподняв плечи, хихикнула: — Господин дознаватель пригрозил ему, если тот вас не вылечит, то пойдёт на съедение сторожевым псам.
— Гоните к чертям дуремара… — перевела дух. — Фиона, возьми золото, что на столе, рассчитайся с ним, дай ему, сколько скажет.
Не решалась спросить о главном. О том, что жгло воспоминанием, заполняя душу болью.
Дверь тихонько приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась вихрастая головёнка пастушка. Встретившись глазами с хозяйкой, он не церемонясь, бросился к ней. Крепко обняв за шею, уткнулся в её плечо.
— Целое утро сидел подле вас, — пояснила Рыжая, глядя под ноги.
На кровать вспрыгнул кот. Настороженно обведя покои, прошёл в ноги хозяйки, устраиваясь там.
— Гензель, вы с Куно как братья, — улыбнулась девушка, ощутив прилив сил. Влажная сорочка неприятно холодила тело.
Пацан что-то прогудел ей в шею, обдав горячим дыханием. От него пахло молоком, мёдом и свежей сдобой. Наташа вдыхала запах ребёнка, за которого тоже несла ответственность.
— Фиона, поговорить надо, — скосила глаза на Гензеля, гладя его по голове: — Сходи, мой хороший, поищи Катрин и Лисбет. Пусть придут.
Куно сорвался за «братом».
— Кот к вашему лицу лез, норовил лизать. — Перекрестилась ведунья, поднося кубок. — Ещё пейте. Вот я всегда говорила, что животные всё понимают лучше иных людей. Может, вам принести покушать? Сегодня Лисбет суп ваш любимый приготовила, молочный. Приговаривала, что вы очнётесь, попросите, надо, чтобы был.
На отрицательное качание головой, сокрушительно вздохнула:
— Совсем ничего не хотите?
— Ничего. — Рука, опущенная вдоль тела, наткнулась на шкатулку. — Фиона, послушай меня внимательно. Никому ни при каких обстоятельствах не рассказывай, что вы с Руди помогли мне. Будут спрашивать, говори, что пришла наниматься на работу. Так оно и было. До этого мы никогда не виделись и кузнеца ты тоже не знала. Ему тоже передай. Слышишь? Это очень важно.
Рыбка кивнула, вставая, отходя к коробу с бельём.
Пфальцграфиня мучилась от желания узнать о том, кто её интересовал больше всех. Боялась того, что могла услышать. Унимая грохот сердца, бросилась, как в омут с головой, выдавив из себя:
— Что гости? Разъехались? — Холодная испарина покрыла тело.
— Не все. — Спокойно ответила Фиона, расправляя свежую сорочку перед камином, согревая. — Господа нотар и опекун ждут вашего выздоровления. Герцогиня собирается отбыть поутру, а господин граф… — Задумалась. — Не видела его, но Катрин говорила, что отбыл в Штрассбурх. А вот вернётся к ночи или нет, мне неведомо. — Метнула взор на бледную госпожу, подавив вздох. — Господин дознаватель беседовал с госпожой Хенрике. Ой, да вы ж не знаете…
Наташа насторожилась. Блеск расширенных горящих глаз Рыбки не обещал хороших новостей. А когда та закрестилась, подходя и оглядываясь по сторонам, то и вовсе замерла в ожидании, цепенея. Но ведунья не спешила делиться новостями, переодевая госпожу.
— Фиона, что?.. — Девушка заглянула в её лицо.
— Сама я не видела, но вот Катрин говорила, что этот его охранник… С пятном на лице… Он волок её из кабинета… Хенрике… В её покои.
Пфальцграфиня, машинально открыв шкатулку, бесчувственными пальцами перебирала содержимое. Здесь пытают и бьют женщин. В её поместье. В горле пересохло. Она сама была близка к смерти и понимала, почему до сих пор жива. В ней заинтересованы.
— Фиона, принеси, пожалуйста, клюквенного морса.
Бездумно смотрела на складки полога, теребя записную книжечку. Адреса, заметки, зашифрованные пароли и банковские счета. Номеров телефонов нет. Все остались в смартфоне.
Мысли вернулись в действительность. Герард… Уехал… Тяжело дышала, прикрыв глаза, отдаваясь безрадостному воспоминанию. А как она думала? Хотела, чтоб зашёл проститься? Угу, и придушить в знак благодарности, что унизила его перед советником. Как сказал Шамси? Язык губит человека, и он же спасает его. Поговорить бы с Герардом. Тайно. Объясниться, покаяться. Только захочет ли он? Кивнула себе — не хотел и не захочет. Возможно, так лучше. Араб увидит перемену настроения графа, заподозрит обман. Все её старания пропадут даром. Нет, ещё не время для откровений.
Вот и всё. Вот так — раз! — и впереди пустота. Ни священника в Алеме, ни свадебного обряда — пусть и тайного, — ни счастливой старости с кучей детей и внуков. Помечтала с размахом — хватит!
Глава 5
Она не слышала, как открылась дверь. И только когда на стул опустилась гибкая тёмная фигура, испуганно подняла глаза. Шамси… Она бы не удивилась, узнай, что он всё это время находился здесь. И одет подходяще: свободные тёмно-серые одежды без единого яркого пятна подходили для того, чтобы заняться привычным делом: подглядывать и подслушивать.
Удобно расположившись на стуле, гехаймрат изучал лицо больной, скользя взором по складкам одеяла, по резной шкатулке, пристроенной у бедра, возвращаясь к шее, где в сбившемся вороте присборенной сорочки из тонкой ткани поблёскивала изящная цепь с крестиком.
— Как вы себя чувствуете, Вэлэри? — наклонился к ней, касаясь горячих пальцев, дрогнувших в его ладони.
Наташа подчёркнуто аккуратно высвободила руку, натягивая одеяло до подбородка, вдавливаясь затылком в подушку, слыша болезненный зуд в месте захвата волос ищейкой накануне. Молчала, с подозрением глядя на мужчину, с трудом сдерживая подступающую злость, которая медленно просыпалась, закипая, словно дремала внутри неё, ожидая подходящего момента. Дождалась.
Гад! Пришёл насладиться триумфом? С трудом верилось, что человек, занимающий такой пост при короле, поведётся на её уловку. Хотелось выть от досады. Хотелось вонзить ногти в гладкое лицо абассинца, расцарапать, оставляя рваные бороздки с выступившими каплями крови и наслаждаться их видом. Но нельзя. Впрочем, ссадина на его подбородке уже есть. Воспалённая и по всему видно болезненная.
Гасила гнев. Ей уготована другая роль: мерзкой низкой дряни. Слова, произнесённые любимым мужчиной, которого утром целовала, а вечером предала, выжигали сознание точностью определения. Именно такой видела она себя его глазами.
