— Спроси, кто там, — прошептал он.
— Это Гамбоа, помощник сеньора да Силвы. Я принес вам кое-что от него, — донесся голос из коридора.
Маркус в три больших шага исчез в ванной комнате. Я медленно подошла к двери, взялась за ручку и, несколько раз вдохнув и выдохнув, наконец открыла, стараясь выглядеть как можно естественнее. Передо мной стоял Гамбоа с чем-то легким и роскошным, завернутым в шелковую бумагу. Я протянула руки, чтобы принять неизвестный подарок, но Гамбоа не отдал мне его.
— Давайте я лучше сам куда-нибудь их поставлю, они очень хрупкие. Это орхидеи, — пояснил он.
Я заколебалась. Хотя Маркус прятался в ванной, было рискованно впускать этого человека в комнату, однако, не разреши я ему войти, он мог бы подумать, будто я что-то скрываю. А в тот момент мне меньше всего требовалось навлекать на себя подозрения.
— Проходите, — наконец произнесла я. — Поставьте цветы на письменный стол, пожалуйста.
Через секунду я поняла, что произошло нечто ужасное, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть, испариться — мгновенно и навсегда. Чтобы не сталкиваться с последствиями того, что предстало перед моими глазами. В центре узкого стола, между телефоном и позолоченной лампой, лежало нечто совершенно невообразимое. Нечто абсолютно неуместное, его никто не должен был видеть в моем номере. Никто — тем более человек, работавший на да Силву.
Я поспешила исправить положение, едва осознав свою оплошность.
— А нет, лучше поставьте их сюда, на скамейку в изножье кровати.
Гамбоа молча подчинился, но я поняла, что от его внимания не ускользнула компрометирующая меня вещь. Еще бы. Ведь лежавшее на полированной поверхности стола мне не принадлежало и выглядело очень странно в номере одинокой женщины, а потому просто не могло остаться незамеченным: это была шляпа Маркуса.
Он вышел из своего укрытия, едва услышав звук закрывшейся за Гамбоа двери.
— Уходи, Маркус. Уходи отсюда, пожалуйста, — настойчиво попросила я, прикидывая, сколько времени потребуется Гамбоа, чтобы доложить своему шефу об увиденном. Если Маркус и осознал, насколько катастрофичные последствия могла спровоцировать его шляпа, то не показал этого. — И не беспокойся за меня: завтра вечером я возвращаюсь в Мадрид. Сегодня моя последняя ночь в Лиссабоне, так что…
— Ты действительно завтра уезжаешь? — спросил Маркус, взяв меня за плечи. Несмотря на сильнейшую тревогу и страх, я почувствовала давно забытые ощущения.
— Да, завтра вечером, на «Лузитания экспресс».
— И больше не вернешься в Португалию?
— Нет, пока не думаю об этом.
— А в Марокко?
— Тоже нет. Я останусь в Мадриде, там сейчас мое ателье и моя жизнь.
Несколько секунд мы хранили молчание. Возможно, думая об одном и том же: «Как жаль, что наши пути вновь пересеклись в такое трудное время; как грустно, что нам приходится друг другу лгать».
— Береги себя.
Я молча кивнула. Маркус дотронулся до моего лица и медленно провел по щеке пальцем.
— Жаль, что мы не познакомились ближе в Тетуане, правда?
Я поднялась на цыпочки и тронула его щеку прощальным поцелуем. Когда мы вдохнули запах друг друга, ощутили соприкосновение нашей кожи и мое дыхание обдало жаром его ухо, я прошептала в ответ:
— Безумно, безумно жаль.
Маркус бесшумно вышел, и я осталась одна, в компании самых прекрасных орхидей, которые когда-либо видела, едва сдерживаясь, чтобы не побежать вслед за ним и не броситься ему на шею, — ведь это было бы настоящим безумием.
61
Когда мы подъехали, у дома уже было припарковано несколько машин. Темных, больших, блестящих. Внушительных.
Вилла да Силвы находилась за городом, недалеко от Эшторила, но все же на достаточном расстоянии, чтобы оттуда нельзя было добраться пешком. По дороге я обратила внимание на некоторые указатели: Гинчу, Малвейра, Колареш, Синтра. Впрочем, я все равно не имела точного представления, где мы оказались.
Жуау мягко затормозил, и шины автомобиля зашуршали по гравию. Я дождалась, пока он откроет для меня дверцу, медленно опустила на землю одну ногу, потом другую. И в этот момент увидела протянутую ко мне руку.
— Добро пожаловать в Кинта-да-Фонте, Харис.
Я неторопливо вышла из машины. Мою фигуру облегало золотистое ламе, а прическу украшала одна из трех орхидей, которые Гамбоа принес мне от Мануэла да Силвы. Я поискала помощника глазами, но его нигде не было видно.
Вечерний воздух был пропитан ароматом апельсиновых деревьев и свежестью кипарисов, и фонари на фасаде заливали светом каменные стены огромного дома. Поднимаясь по лестнице под руку с Мануэлом, я заметила над входом огромный герб.
— Должно быть, эмблема семьи да Силва?
Я прекрасно понимала, что его дед, державший таверну, едва ли мог мечтать о родовом гербе, но, казалось, да Силва не заметил моей иронии.
Гости ждали в просторном зале, заставленном массивной мебелью, с незажженным большим камином, расположенным у одной из стен. Расставленные повсюду цветочные композиции не делали обстановку уютнее. Холодность атмосферы усугубляло и висевшее в воздухе неловкое молчание. Я быстро пересчитала присутствующих. Два, четыре, шесть, восемь, десять. Десять человек, пять пар. Плюс да Силва. И я. Итого двенадцать. Словно прочитав мои мысли, Мануэл сообщил:
— Мы ждем еще одного немецкого гостя, он скоро будет. А сейчас пойдем, Харис, я тебя представлю.
Соотношение на данный момент было почти равным: три пары португальцев и две немцев, плюс тот, кого ждали. Однако это была единственная относительная симметрия: во всем остальном трудно было найти между ними что-либо общее. Немцы в темных костюмах выглядели строго и сдержанно, соответствуя своим видом месту и случаю. Их жены не ослепляли нарядами, но были одеты с безупречной элегантностью и источали непринужденную светскость. Однако португальцы были явно сделаны из другого теста. Что мужчины, что женщины. Костюмы из дорогих тканей явно не соответствовали своим обладателям: это были неотесанные сельские жители с короткими ногами, толстыми шеями, широкими мозолистыми ладонями и обломанными ногтями. У всех троих в нагрудном кармане пиджака красовалась блестящая авторучка, и когда они улыбались, во рту сверкали золотые зубы. Их жены, тоже довольно вульгарные, с трудом держались на ногах в своих глянцевых туфлях с высокими каблуками, едва вмещавших их опухшие ступни; на одной из португалок была неуклюже надетая шляпка, с плеча другой свисала огромная горжетка, то и дело норовившая сползти на пол. Третья вытирала рот тыльной стороной ладони после каждого съеденного канапе.
До своего появления в доме я ошибочно полагала, что Мануэл пригласил меня на ужин, чтобы похвастаться перед своими гостями — то есть в качестве экзотического украшения, которое укрепило бы его роль солидного человека, — к тому же я могла развлечь присутствующих женщин разговорами о моде и занятными рассказами о немцах в Испании. Однако, едва оценив обстановку, я поняла, что ошиблась. Хотя да Силва встретил меня как одну из гостей, он явно хотел, чтобы я была не статистом, а играла роль хозяйки на этом ужине и помогала ему. Я должна была служить шарниром между немками и португалками — мостом, без которого они весь вечер смогли бы лишь обмениваться взглядами. Поскольку в планы да Силвы входило решение важных вопросов, ему меньше всего нужны были рядом скучающие и недовольные женщины, с нетерпением ожидающие, чтобы мужья поскорее увезли их домой. Именно поэтому я была ему просто необходима, он нуждался в моей помощи. Накануне вечером я бросила ему наживку, и он ее заглотил: в этой ситуации мы оба получали свою выгоду.
