У Нико отвисла челюсть, и наступило выжидательное молчание. Сандос бросил на Шона острый взгляд, затем встал и отошел на несколько шагов. Когда он повернулся, его лицо было непроницаемым.
— До Неаполя очень далеко топать, Шон.
— Ну, это было бы так, приятель, но мы уже заказали у Карло билет до Земли для тебя, — произнес Дэнни. — Мы убедили его малость подождать, прежде чем лететь обратно. Вы отправитесь на беспилотнике вместе с последним грузом ракхатских товаров.
Джон ухмылялся:
— Мы подбили Франца на дегустацию пресловутого ясапа-шампуня. И внезапно Карло решил пересмотреть свои деловые договоренности. Это было здорово, Эмилио! Дэнни выбил для ван'джарри замечательную сделку.
Сандос покачал головой.
— Нет, — сказал он тусклым голосом. — Нико может лететь назад, но я дал слово. Я обещал Софии, что буду поручителем джана'ата…
— Она нам рассказала, — произнес Шон. — Вот женщина, которая чувствовала бы себя в Белфасте как дома! Маленькая неуступчивая ведьма, но с ней можно иметь дело, если она получает, чего хочет. Козлом отпущения буду я, Сандос. А ты отправляйся домой и попытайся найти милую Джину и ее Селестину.
Наступившую тишину нарушил Дэнни.
— Здесь ты закончил, приятель, — тихо сказал он. — Дело закрыто.
—..но есть еще кое-что, — взволнованно добавил Джон. — Рукуэи хочет лететь на Землю с тобой…
— Я пытался его отговорить, — сказал Джозеба. — Им потребуются все способные к размножению пары, которые они смогут образовать, но, оказалось, его кастрировали, так что…
Сандос нахмурился, теперь окончательно растерявшись.
— Но почему он хочет…
— А почему нет? — пожал плечами Шон, вовсе не удивленный еще одним образчиком сентиментального своеволия. — Он говорит, что ему нужно увидеть Землю собственными глазами.
Это было уже чересчур.
— No puedo pensar,[44]— пробормотал Эмилио. Открыв глаза пошире, он покачал головой. — Мне нужно немного поспать.
* * *
Ожидая Сандоса в хижине чужеземцев, Рукуэи Китери слонялся из угла в угол, беспомощный против своего воображения, отягощенного возможностями, точно беременная женщина, которая не может знать, кого носит внутри себя.
«Лети с ними», — сказал ему Исаак. И в этих словах Рукуэи услышал эхо собственного страстного желания.
Он боялся, что Сандос откажет. Все чужеземцы возражали против этого, а у Сандоса причин ненавидеть джана'ата больше, чем у кого-либо. Но теперь все было другим, и Рукуэи потратил не один день, сочиняя заявление, дабы обратиться с ним к человеку, которого едва знал и почти не надеялся понять.
Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что поэзия требует некой пустоты, как звучание колокола нуждается в пространстве внутри него. Пустота юности моего отца обеспечила резонанс для его песен. В своем сердце я ощутил его неугомонность и затаенное честолюбие. В своем теле я ощутил неистовую плодовитость, почти сексуальный восторг созидания».
Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что пустота души может стать местом, где будет пребывать Истина, — даже если ей не рады, даже когда Истину бранят и пытаются прогнать, не доверяя ей, неверно ее истолковывая, противясь».
Он скажет чужеземцу: «В моем опустевшем сердце освободилось место для чужой боли, но я верю, что есть еще кое-что: некая большая Истина, которую унаследовали все мы, — и я хочу ею наполниться!»
Он услышал шаги, потом увидел Сандоса, огибавшего угол хижины; за ним следовали остальные, разговаривая между собой. Быстро повернувшись, Рукуэи заступил чужеземцу путь и ногой очертил дугу в грязи, перемешанной с галькой.
— Слушай меня, Сандос, — начал он, откидывая назад голову жестом, который предлагал бой. — Я хочу лететь с тобой на Землю. Я хочу познать вашу поэзию и, возможно, научить вас нашей…
Он замолчал, увидев, что лицо Сандоса вдруг утратило цвет.
— Дону Эмилио нужен отдых, — твердо сказал Нико. — Вы можете поговорить завтра.
— Все в порядке, — пробормотал Сандос, хотя никто его об этом не спрашивал. — Все в порядке, — повторил он.
Затем его колени подогнулись.
— Значит, все в порядке? — спросила Каджпин, подходя с миской, наполненной молодыми побегами, как раз в ту секунду, когда Сандос грохнулся на землю.
Чужеземцы молча стояли вокруг, тараща глаза, поэтому она присела, чтобы поесть. А чуть погодя сообщила им:
— Мы все-таки ложимся раньше, чем засыпаем. Она развеселила всех, кроме Сандоса.
Обморок плавно перешел в сон, больше похожий на кому и ставший платой Эмилио за недели, проведенные в пути, за месяцы неослабного напряжения, за годы растерянности и боли. Он проспал весь день и часть ночи, а когда открыл глаза, увидел вокруг темноту.
Первой его мыслью было: «Как странно — раньше мне ни разу не снилась музыка». Затем, прислушавшись, Эмилио понял, что слышит ее не во сне, а наяву, и что подобного он не слышал никогда — ни на Ракхате, ни на Земле.
Беззвучно поднявшись, он двинулся к выходу, перешагивая через спящие тела Нико и священников. Вынырнув из хижины в неподвижный ночной воздух, пробрался меж каменными стенами, будто пылающими в лунном свете и мерцании Млечного Пути. Словно увлекаемый нитью, последовал за необыкновенными звуками к самому краю долины, где обнаружил истрепанную палатку.
Внутри сидел Исаак, согнувшись едва не вдвое над допотопным компьютерным блокнотом. Эмилио видел профиль его сосредоточенного лица, преображенного бессловесной гармонией, изысканной, точно снежинки, и столь же математически выверенной; но потрясающей силы, разом сокрушительной и возвышенной. «Будто утренние звезды звенят в унисон», — подумал Эмилио Сандос; а когда музыка закончилась, ему ничего так не хотелось, как услышать ее еще раз…
— Не прерывай. Это правило, — внезапно сказал Исаак, и в тишине ночи его голос прозвучал настолько же громко и безжизненно, насколько сдержанно мелодичной и насыщенной мягкими оттенками была музыка. — Руна сводят меня с ума.
— Да, — откликнулся Эмилио, когда Исаак замолчал. — Иногда они и меня сводили с ума.
Исааку было все равно.
— Аутизм — это эксперимент, — объявил он своим бесцветным пронзительным голосом. — Такого как я, нет больше нигде.
Несколько секунд Исаак созерцал рисунки, выстраиваемые его пальцами, но затем коротко взглянул на Сандоса. Не зная, что еще сказать, Эмилио спросил:
— Исаак, ты одинок?
— Нет. Я тот, кто я есть. — Ответ был твердым, хотя бесстрастным. — Одиноким я могу быть не больше, чем могу иметь хвост.
Исаак начал постукивать пальцами по гладкому месту над своей бородой.
