самое большое удовольствие Джон получает, помогая другим. Он умеет дружить. – Помедлив, он перешел на к’сан: – Я полагаю, что он не способен солгать.
– А тот, который рядом с ним? – спросила Хэ’энала, посмотрев на Суукмель, также внимательно слушавшую.
Ответил он на идише:
– Его имя Шээн. У него ясное зрение, лишенное сентиментальности. – Сандос помедлил, посмотрел на остальных, осознав, что только Хэ’энала говорит на идише. И произнес на к’сане: – Иногда необходимо услышать суровую истину. Шээн суров и жесток, словно жана’ата. Но то, что он говорит, всегда важно. – Кивнув в сторону Жосеба, он упростил его имя: – Жозей также все видит ясно, однако он тонок. Когда Жозей говорит, я слушаю его внимательно.
– A черноволосый? – спросила Суукмель, когда очередная схватка заставила Хэ’эналу задохнуться.
Сандос набрал воздуха в грудь и медленно выдохнул.
– Дэнни, – проговорил он, заставив всех ожидать, какой язык Эмилио выберет на сей раз. – Он может оказаться полезным для вас, – проговорил он на к’сане. – По опыту своего собственного народа он знает опасность, угрожающую жана’ата, и очень хочет помочь вам. Однако он человек идеалов и иногда предпочитает их этике.
– Что делает его опасным, – заметила Суукмель.
– Да, – согласился Сандос.
– А тот, который поет? – спросила Хэ’энала. – Как мне кажется, он также похож характером на жана’ата. Он – поэт?
Сандос улыбнулся и продолжил на руанже:
– Нет, Нико не поэт, однако ценит творения поэтов, в чем ему помогает голос. – Посмотрев на Тийат, он проговорил, старательно выбирая слова: – Нико скорее похож на деревенского рунаo, которого может увести любой сильный.
Он помолчал, и трое жана’ата обменялись взглядами.
– Нико может быть опасным, но сейчас я ему доверяю. В любом случае он здесь не останется, – сообщил Сандос. – Он член торговой партии, которая пробудет здесь только до тех пор, пока не закончит свои дела на юге. Остальные хотят остаться на планете, чтобы помочь вам и поучиться у вас, если вы позволите это.
– A ты, Сандос? – спросил Рукуей. – Ты улетишь или останешься?
Он не ответил, потому что Хэ’энала закрыла глаза, обхватила живот руками и глухо простонала, что заставило Шетри броситься к ней.
Когда дыхание ее восстановилась, Хэ’энала произнесла:
– Все будет хорошо. Я ничего не боюсь.
Когда свет померк, с ним ослабели и боли, которые теперь происходили как бы в стороне от нее. Ее внимание мерцало, подобно согревавшему ее и освещавшему ночь огню. Тем не менее продолжала вслушиваться в протекавшую вокруг нее беседу, удивляясь голосу Сандоса, такому не похожему на голос Исаака, – негромкому, недрожащему, но мягкому и музыкальному, возвышавшемуся и опускавшемуся, наделенному плавными каденциями. Хэ’энала успела забыть о том, что люди могут говорить подобным образом, и она опечалилась, оттого что много уже лет не слышала голос Софии.
Прихлынула скорбь о прошлом, а также и о будущем, которого она не узнает, ибо явился личный момент, когда она поняла, что умрет – не в виде неопределенного осознания собственной смертности, но как непосредственная уверенность в том, что смерть не станет медлить, но скоро посетит ее. К собственному удивлению, она уснула, просыпаясь на короткое время при каждом мышечном спазме, при каждом новом пробуждении в этот мир, понимая, что черпает она из уже кончающегося запаса сил. Однажды, полностью проснувшись во тьме, она сказала все остальным:
– Когда я умру, отведите детей к моей маме.
За потрясенным молчанием последовали утешительные уговоры, однако она продолжила:
– Сделайте так, как я сказала. Напомните ей о торге Авраама… и о десяти, ради которых…
Сказав это, она снова провалилась в забвение.
На рассвете ее разбудил рык собственного мужа. Она находилась теперь в теплом доме, укрытая одеялами, подобных которым она не могла даже представить. Не шевельнувшись, она посмотрела в дверь на призрачный ландшафт, прикрытый пеленой тумана.
– Нет, я этого не допущу! – настоятельным тоном проговорил Шетри. – Как вы можете просто подумать такое?
– Значит, ты сдаешься? – услышала она требовательный голос иноземца, чей обвиняющий шепот далеко разносился в тихом утреннем воздухе. – Терять сразу обоих необязательно…
– Остановись! – воскликнул Шетри, отворачиваясь от Шээна и зажимая уши.
Зажмурив глаза, Хэ’энала выслушала объяснения Рукуея, рассказывавшего, почему она должна умереть, хотя слова его доносились до ее слуха в клочках и обрывках. – Помочь ничем нельзя… неизбежно… предотвратить будущие страдания… ради большего блага…
Хэ’энала не узнала следующий голос, возможно, это Жозей сказал:
– Здесь нет никакой аномалии, дело в рожденной голодом слабости!
– Шетри, я думаю, что ты прав и Хэ’энала скоро умрет, – ровным тоном проговорил Сандос. – По-моему, Шээн ошибается. Процедура, которую он предлагает, убьет Хэ’эналу. Среди нас нет специалиста по таким операциям – и мы не знаем, как сделать ее так, чтобы сохранить жизнь матери и ребенка… и, на мой взгляд, Хэ’энала слишком слаба, чтобы выдержать хирургическое вмешательство. Мне жаль. Мне очень, очень жаль. Среди нас случается, что ребенок умирает не сразу после смерти матери. Так что подумай, если ты разрешишь, мы можем попытаться по меньшей мере спасти ребенка.
– Как? – твердым голосом произнесла Хэ’энала. – Как вы спасаете детей?
Силуэт невысокого иноземца мелькнул в дверях, черный на сером фоне, и он опустился около нее на колени, опершись о бедра руками в странных машинках.
– Сипаж, Хэ’энала, этот думает, что после того, как ты уйдешь от нас, ребенок будет еще жить какое-то время. Тогда будет необходимо разрезать твой живот и достать из него ребенка.
– Осквернение, – снова прошипел Шетри, возвышаясь над ними обоими во весь свой недюжинный рост. – Нет, нет, нет! Если… Я не хочу никакого ребенка! Не сейчас, не таким образом! Хэ’энала, прошу…
– Спаси, что сможешь, – сказала она. – Послушай меня, Шетри. Спаси, что сможешь!
Однако он все не соглашался, и в спор вступила уже Суукмель, и Софи’ала рыдала, и иноземцы… Тут Хэ’энала вдруг поняла, каково Исааку, когда шум начал глушить ее собственную музыку.
– Шетри, убирайся, – произнесла она изнемогая, не имея более сил терпеть вокруг себя фиерно, неспособная более проявлять доброту или такт. – И все вы тоже: оставьте меня одну!
И тем не менее она протянула руку и, зацепив Сандоса когтями, сказала: – А ты… а ты останься…
И когда в комнате остались только они двое, медленно проговорила на языке молитвы:
– Спаси, что сможешь.
И девять битых часов с этого мгновения он исполнял все, что она просила, пытаясь помочь ей любым возможным способом. Убедившись в том, что для ребенка надежда есть, Хэ’энала почувствовала себя лучше, и Эмилио позволил себе понадеяться на то, что она справится с делом самостоятельно. Стыдясь того, что разрешил себе впасть в панику
