– Шо Вы такое говорите, пан офицер, – Степан отшатнулся, – пожалейте, у меня ж семья, у меня жинка в Ивано-Франковске…
В его глазах Иван увидел неподдельный ужас. «Кормушка» захлопнулась и больше не открывалась.
Прикрыв глаза, он вспоминал сегодняшний путь, пожилую, судя по голосу – всё это время он был в маске прорезями назад – женщину-врача в украинской медсанчасти, которая вытаскивала из него пули.
«Ты кто?» – спросила она тихо после того, как скрипнула дверь – на несколько секунд вышел сопровождающий.
«Пленный ополченец, – успел ответить он, – Беляков Иван…»
Дверь снова скрипнула, она слегка наступила ему на ногу, но он уже и по скрипу понял, что надо замолчать…
…Когда во двор заехала машина, он не мог её видеть, но то, что приехал Калныньш, он не столько услышал, сколько почувствовал – хотя его манеру парковаться уловил обострившимся слухом.
«Значит, скоро. Что ж, раз уж судьба не была ко мне милостива и не подарила лёгкую смерть в бою, значит, моя личная линия обороны Иловайска проходит сегодня здесь. Будем считать, что мне просто не повезло. Мало ли кому не повезло на войне, не я первый, не я последний…»
За ним пришли примерно через пятнадцать минут. Вели без балаклавы, и лестницу он узнал, ему приходилось ходить по этой лестнице – Джастин не обманул, это был действительно Славянск.
Калныньш был один, в камуфляже без знаков различия сидел за ноутбуком с сигаретой в руке. Он не отвлёкся от экрана, не предложил ни присесть, ни закурить, обычно он с этого начинал. Впрочем, обычно он спрашивал фамилию, имя, остальные формальности – сейчас же всё было излишним. Вообще всё.
– Они тебе заплатили? – голос Марка вернул его от размышлений к реальности.
– Нет. Я по личным убеждениям.
Марк лёгким движением бросил на стол красную корочку.
– Значит, Беляков Иван Викторович, лейтенант армии ДНР, позывной Янычар? – поинтересовался он со своей неизменной усмешкой.
– Так точно.
– Позывной сам придумал?
– Сам, – он почти улыбнулся.
– Красиво, – кивнул Калныньш. – И давно ты с ними?
– Давно.
– С кем держал связь?
– На вопросы, касающиеся моей службы Донецкой Народной Республике, я отвечать не буду.
Калныньш поднял глаза от компьютера, на лице промелькнуло удивление – не ожидал.
«Значит, Джастин приходил от себя лично. Хорошо. Один-ноль в пользу ДНР».
– Ты уверен? – спросил он, глядя на Ивана в упор.
…Автор поступил бы нечестно по отношению к юному читателю, ещё не смотревшему в лицо врага, если бы написал сейчас, что в этот момент герою не было страшно.
Потому что это на самом деле страшно, и самое страшное будет не потом. Самое страшное – сейчас, чтобы не дрогнул ни один мускул, когда ты ответишь врагу:
– Да, Марк. Уверен. Sure.
– Садись, – Калныньш махнул рукой на стул, и это было хорошо, потому что можно было положить на колени раненую руку, сделав вид, что тяжело держать её на весу, и скрыть проклятую коленную дрожь. Физическая слабость накатывала на Ивана волнами, такого с ним не бывало никогда, наверное, он всё-таки потерял много крови.
– Я буду с тобой предельно откровенен, – сказал Марк, стряхивая пепел, – Я вижу, что ты ищешь смерти, и будь сегодня в зоне АТО другая обстановка – я расстрелял бы тебя без разговоров. Но наступил момент, когда целесообразность выше личной и даже идейной ненависти, так что придётся нам жить и работать дальше. У нас обоих нет другого выхода, ни у тебя, ни у меня. Сейчас ты единственный человек в моём распоряжении, побывавший в штабе сепаратистов и посвящённый в их оперативные планы. Именно они меня интересуют в первую очередь, и прежде всего на Иловайском направлении, а потом уже структура, вооружение, личные данные – это тоже важно, но не сейчас. Как говорят у вас – повинную голову меч не сечёт, – Калныньш подчеркнул это «у вас» и поговорку произнёс по-русски, – и я готов предложить тебе нулевой вариант. Ничего не было. Оформляем тебе задним числом командировку, составляем отчёт и выписываем премию за ранение в бою с сепаратистами. Служишь до конца контракта – и дальше свободен, на все четыре стороны, хоть в Москву, да хоть в Донецк, хотя Донецк зачистят раньше. Твоё слово, Дэн.
«Ничего не было, значит? Ни попытки спасти «Боинг», ни отца, ни сестры, ни вечерней степи под колёсами, ни даже Незабудки…»
– Я отказываюсь. Я ничего не скажу.
Калныньш сощурил жёлтый глаз.
– Иди в камеру. Я даю тебе два часа подумать. Потом я всё равно заставлю тебя всё рассказать – ты знаешь, ты здесь служил. Но пока у тебя есть шанс сделать всё по-хорошему.
И крикнул конвою:
– Увести.
* * *
– Анька, ну что ты ревёшь, глупенькая! Тебе же, наоборот, несказанно повезло! Тебя не отфутболили с ходу, а в девяноста процентах случаев это бывает именно так!
Анна подняла глаза на подругу. В её глазах по-прежнему стояли слёзы, и чёрная тушь некрасиво оплывала с ресниц.
– Юль, они меня даже не выслушали, понимаешь? Они всё решили без меня!
– Как ты не поймёшь? Это не имеет значения. Заочное решение, очное – это неважно с точки зрения результата. Важно то, что они его не проштамповали, чуешь – не про-штам-по-ва-ли, как подавляющее большинство дел! То есть у тебя будет ещё один шанс. Ещё одна попытка отстоять Кирюшу в районном суде.
До Анны только теперь начала доходить это простая мысль. Мосгорсуд ей не отказал в апелляции, хотя обычно отказывает, и у неё будет ещё шанс, это не конец. В такие моменты она могла даже завидовать Юлькиному отношению к жизни, тому, что Юлька, в отличие от неё, была способна не опускать руки.
– Значит, мы ещё раз попробуем? – робко спросила она,
