Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
же, когда видел слабость противника, готов был чертом на него броситься, но тоже выжидал. Степан Бережнов оказался честнее этих прихвостней, он ушёл от борьбы, поняв всю ее никчемность. А эти говоруны не хотят признать, что народ уже давно с большевиками и не пойдет на разные избитые учредилки, а пойдет за Советами и большевиками. Те достаточно показали свою жизнеспособность, боевитость и правдивость. Возможно, прав Никитин: если можно поверить одному белому, то нельзя верить другому.
Ново для Устина то, что он человек вне закона. Его могут убить, как бешеную собаку, пристрелить из-за угла. Странное состояние. Как же чувствуют себя эти эсеришки? Ведь биты, прокляты, снова подняли голову. Он тоже проклят, куда же ему податься? В банду, только в банду. Но Устин никогда не был бандитом. Бандит – это значит убивать из-за угла, чтобы тебя не убили. Он же никогда так не поступал.
– Никогда я убивать не буду, но защищаться буду. Что же мне делать? – грустно посмотрел на тайгу, даже чему-то улыбнулся Устин. – Власть? Мне не нужна власть. Наши предки и деды жили без власти, властью для них была тайга. Попробуем и мы жить тайгой. Жаль, что места-то мало осталось для нас в тайге.
Подошел Журавушка, положил руку на плечо Устина.
– Тайга с нами, Устин, потому не вешай головы. Жаль, конечно, что Шишканов приблизил к себе Красильникова и Селедкина, а нас отринул. Жаль. И беда наша в том, что мы учились с пелёнок честности, а эти двое – подлости, и вышло, что они сильнее нас.
– Что делать, легче перелицевать тысячу зипунов, чем нас с тобой. Боюсь за Петьшу, не узрели бы в нем какой крамолы. Время такое, а он за честность может ринуться очертя голову.
– Не бойся. Петьша, где надо, тоже научился обходить острые углы. Обещал мне разоблачить Красильникова и Селедкина как врагов.
– Тогда пошли и всё доложим старикам. От них таить нам ничего нельзя, – поднялся Устин.
Когда Журавушка доложил о делах партизан, о своей беде, об Устине, Степан Бережнов крутнул ус и горделиво сказал:
– А ить эти двурушники молодцы, моей школы, гады! Уже и там присосались? М-да! Ну, Шишканов, держись, сожрут и косточки выплюнут. Сказать по чести, ведь это я их туда приспособил.
– Зачем же?
– Да и сам не знаю, может, хоть этим досажу красным.
– Но ведь красные тебя спасли от расправы? – возмутился Устин.
– Не судьба, потому и спасли.
– Слушай, отец, я всегда считал тебя подлым человеком, но столь подлым не мог представить. Ведь ты ушел честно от красных, как я от белых, сказал, что больше не воюешь, но за собой оставил-таки след.
– Можешь хулить меня, бранить меня, но ненависть к большевикам из меня калёным железом не вытравишь.
– Что они тебе сделали плохого?
– Будто ничего. Разве что мечту похерили. Так я и сам понял, что она была неисполнима. Ненавижу, и всё тут.
– Но ведь иногда ты говоришь, что они правы?
– Иногда говорю. Разве можно говорить на врага, что он всюду плох и виноват. Думаю, что нет. И у врага что-то есть хорошее. И ежели есть возможность перенять то хорошее, надо тут же перенимать. Мир, сын, суетен, мир сложен. И всех под одну гребенку не расчесать, как бы того ни хотели белые или красные. Я тоже сложен, и по себе сужу народ. Да-а, драчка еще будет великая. Сегодня ты вне закона, завтра может оказаться вне закона тот, кто судил тебя, Журавушку. Перемен еще будут тысячи. А Красильников и Селедкин – это судьба моя. Они сожрут меня, ако псы алкающие. Знаю, но не ропщу. Они заставят нести меня тяжелый крест на Голгофу. Они, и только они. Раз начали подбираться к вам, знать, скоро подберутся и ко мне. Обязательно подберутся. Никто не знает столь о их двурушии, сколько знаю я. А пока будем жить, пашни пахать, зверей добывать. Пока спокойно расти своего сына Федьшу. Сам живи.
– Напиши, сейчас же напиши Шишканову о всех деяниях этих сволочей! Я требую сейчас же написать! – требовал Устин. Его поддержали все сельчане, и Макар Сонин тоже. Он перебрался в Горянку к отцу, чтобы в тиши и песнопении писать житейскую летопись.
– Нет, сын, нет и нет. Что Богом ниспослано мне, того не отвергну.
– Но ведь через них погибнут невинные? – наступал Устин.
– Погибнут. Знаю, что погибнут, даже я погибну, но предрешать доносом судьбу не буду. Иди и сам расскажи.
– Но мне не поверят!
– Думаешь, поверят мне? Что говорит Журавушка? То-то. Как сходят эти двое в разведку, поведут партизан, так партизаны наклепают японцам. Тарабанова не могут взять потому-де, что он знает тайгу не хуже нашего. Э-э, что говорить, – махнул рукой Бережнов-старший, – время всё прояснит. Оставьте этот разговор на дальние времена. Мы еще к нему вернемся.
И всё же Степан Алексеевич не усидел дома, ушел в тайгу, чтобы кое-кого встретить и еще раз убедиться в своих догадках.
Заглянул в Глухой лог, где затаилась ради зимы банда Кузнецова. Кузнецов жаловался:
– Ушли мы от Тарабанова, провались он пропадом со своими идеями, со своей белой армией. Половину моих дезертиров перебили.
– А как жив ты, Евтих Хомин? – внутренне усмехнулся Бережнов.
– Чуть жив. Всё конфисковали красные. Гол как соко́л.
Хомин был уже не бурый, а сивый, даже грязно-сивый, как старый-престарый медведь. Кожа на нем висела, висел зипун, ссутулился, почернел и помрачнел.
– Где сыны-то?
– Все, как один, в партизанах. Евлампий создал из них взвод, вот и гоняют отца.
– Ты ладно погонял их в свое время, пришел их час. А как стара?
– Тоже с ними. Дожил! Все против меня.
– А как мои двурушники? – как бы между прочим, спросил Степан Бережнов.
– Спаси тя Христос, ладных ты змеенышей вскормил. На них только и молимся. Как только они успевают упредить нас? Но за каждое упреждение приходится платить, – за всех ответил Мартюшев. – Дорого платить. Но без них нас бы давно расхристали.
– Тарабанов где?
– Ушел в город, чтобы набрать новую банду. Еще тут Юханька под ногами крутится. Гад ползучий. Все наровит вышибить нас из этого лога. Летось воевал с вашими. Осенью чтой-то разругался с Шишкановым, воевал на нашей стороне. Словом, кто больше заплатит, тому он и друг. Тарабашка же платил ладно. Обещал ещё платить. Теснит нас Юханька, но в открытый бой пока не идет. Хунхуз, чего с него взять.
– Когда-то вы вместе хунхузили, – усмехнулся Бережнов.
– Да, были добрые времена. Ушли, – тяжело вздохнул Хомин, ничуть не стесняясь
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 184
