Человек на телеге и два раба на дороге ранним утром — ничего естественнее не придумаешь. Пройдитесь по любой дороге в Аттике и вы обязательно встретитесь с похожей группой: фермер едет на рынок с грузом оливок, зерна, вина или свиней, живых или забитых. Поэтому никто не обращал на нас внимания. Вы слышали сказки о героях, обладавших шлемами или плащами-невидимками, дарами богов, но кому вообще они могли понадобиться? Нет ничего более невидимого, чем заурядный мужик, направляющийся по своим делам; никто его не видит, никого он не интересует. Заставляет задуматься, зачем герои возились со всем этим волшебным оборудованием, когда им всего-то требовались посох, потертая кожаная шляпа, разболтанная двуколка и пара тощих мулов? Лично я считаю, что вообще неважно, чем вы там пользуетесь, лишь бы работа была сделана — например, зачем нужен волшебный меч голубой стали с золотой рукоятью, выкованный самим Вулканом, если вы с тем же успехом можете разнести кому-нибудь башку простой старой мотыгой?
Мы двигались примерно на северо-запад от Филы, в сторону Беотии. Это никчемная область, которая подходит только для выпаса овец и тощих коз. Дороги, если их можно так назвать, вьются по склонам гор, обрывающихся в ущелья и пропасти, и не требуется особых усилий, чтобы телега сорвалась с края и разлетелась в щепки задолго до того, как достигнет дна.
Ну или так мы думали. Ничего подобного. Мы выбрали удачное место, где широкий участок недавно дороги обрушился вниз, в тошнотворную бездну. Я остановил тележку, спрыгнул на землю и мы попытались спихнуть ее в пропасть. Получилось у нас?
Хрена с два у нас получилось, в основном из-за этих несчастных тупых мулов.
Никогда мне с ними не везло. Как только они поняли, что мы собираемся столкнуть их с дороги, они принялись пятиться и упираться, подняли жуткий хай и отказывались сдвинуться и на ладонь. От Смикрона и Птолемея с их руками проку не было никакого. Они могли только пинаться и сквернословить, а я зашел с внутренней стороны и попытался сдвинуть проклятых скотов вбок. В конце концов, через целую вечность, нам удалось свесить с края одно колесо. После этого я притащил длинный сук, мы уперлись в него все втроем и стали толкать, постепенно перемещая телегу, пока она внезапно не поддалась. Мулы взбеленились и попытались втащить ее обратно, но с таким весом они справиться не могли; их потянуло назад, вниз с полуразрушенной дороги, медленно и неуклонно, потом сбило с ног и они полетели вниз по склону, мельтеша переломанными конечностями.
Мы следили за ними, пока они не достигли дна, где телега разлетелась, расшвыривая куски дерева, мертвые тела и умирающих животных, и постепенно все это улеглось между камней и колючих кустов у подножия обрыва.
— Ну, — сказал я. — Дело сделано. Пошли домой.
На обратном пути я все им разъяснил так понятно, как только смог. Я сказал им, как догадался, что наилучшие шансы мне даст внезапность и темнота; как я вывел из игры двух гладиаторов, поставив их сторожить заднюю калитку конюшни; как поджег ее, чтобы купить несколько бесценных мгновений; как мне хватило ума заговорить на латыни, так что последние гладиаторы приняли меня за сенатора. Я рассказал им, как кавалерист убил маму, и как я убил Бландинию, за то что она продала меня (хотя никак не объяснил, с чего сенатор так взъелся на уважаемого отставного солдата с двадцатью четырьмя годами беспорочной службы). Я ничего не сказал о Луции Домиции. Это усложнило бы историю, а я всегда считал, что история должна быть как можно проще.
Когда мы добрались до дома, я еле переставлял ноги, но времени на отдых не было. Надо было убрать во дворе. Он был по-прежнему завален неуместными предметами: мечами, шляпами, сапогами, которые нужно было собрать и похоронить в глубинах навозной кучи; паланкин сенатора требовалось превратить в дрова (твою ж мать, подумал я; мы могли с тем же успехом спустить эту хреновину с откоса, и получилось бы даже убедительнее — сенаторы чаще путешествуют в портшезах, чем на крестьянских двуколках — и тогда бы мне не пришлось тратить прекрасную повозку и двух дорогих мулов; следовало возвести погребальный костер и сжечь на нем тела мамы и Бландинии — что ж, мы по крайней мере могли использовать для него разломанный паланкин вместо доброй древесины, которая никогда не бывает дешева. Когда наконец мы со всем этим покончили и три раза обошли все хозяйство на тот случай, если что-нибудь упустили, я зевнул так, что чуть не сломал челюсть и потащился к дому, чтобы преклонить голову.
— Секундочку, — окликнул меня Смикрон несколько смущенным голосом.
— Чего? — пробормотал я.
— Наша свобода, — сказал он. — Помнишь?
Я забыл, честно забыл — я не пытался надуть их или что там еще.
— А, да, точно, — сказал я. — Слушайте, может, подождете до завтра? У меня никаких сил не осталось.
Они переглянулись.
— Мы бы лучше получили ее сейчас, если не возражаешь, — сказали они.
Трудно их упрекать, конечно. В конце концов, я бы мог умереть во сне, и тогда бы они оказались в настоящей жопе. Так что я выполнил эту операцию, пробормотав все необходимые слова с налитыми свинцом веками, после чего пошел в дом, а они — в сараюшку. Нормальное положение вещей, если не считать того, что они были свободны и безгрешны, а все их проблемы остались, наконец, позади.
А я… я всего лишь убил семерых, видел, как убивают мою мать, хладнокровно разнес голову девушке, в которую когда-то был влюблен, случайно укокошил своего лучшего, своего единственного друга — я повалился на кровать, как мешок с углем, и заснул прежде, чем спина моя коснулась покрывала.
Как ни странно, мне приснился капитан зерновоза. Мне снилось, что я был им и командовал, как и положено капитану. Чем я там командовал, я не знаю; иногда это было судно, везущее нас с Луцием Домицием и золотыми слитками на миллион сестерциев с Сицилии; иногда мы оказывались на вершине того утеса с храмом в Африке и пытались загрузить большую партию трупов, которую мы обнаружили в крипте — сотни и тысячи их было, убитых нами в то или иное время людей — и мы ломали голову, как упаковать, перевезти и поднять на борт все эти тысячи и миллионы мертвых, окостеневших тел без повозок, кранов, перекладин и лебедок; я попросту не мог придумать, что с ними делать (в нашем распоряжении были только моток веревки, тяжеловесная мотыга и паланкин), и тут меня осенило: это же было очевидно! Я пошарил в сумке с припасами для путешествия Луция Домиция и выудил копию избранных работ Вергилия Марона, потому что в книге было все — подробные инструкции и все, что мы должны были знать о вспашке, бороновании и севе, перемещении тяжелых грузов, фрахте кораблей и транспортировке трупов. Кажется, потребовались столетия, чтобы найти нужное место, я все мотал и мотал свиток, пропускал нужное место и должен был возвращаться к началу — и когда, наконец, нашел искомый фрагмент, он оказался на непонятном языке, и я ничего не разобрал. Затем Аминта, Титир, Смикрон, наместник Сицилии и вся наша команда начали бормотать, и я знал, что мне нужно предложить что-нибудь побыстрее, иначе начнутся большие неприятности — они убьют меня и разделят мое тело между собой; поэтому я превратился в Сенеку и спросил его, что мне делать, но он только покачал головой и сказал, что это я император — мне и решать, и никто не в силах мне помочь. Все это время, разумеется, огонь подбирался все ближе и ближе; я слышал треск пламени и визг лошадей.
