После предательства Лисенко под командой Карягина и его помощника майора П.С. Котляревского, ставшего впоследствии знаменитым на всю Россию, оставалось всего 100 здоровых солдат и 170 солдат раненых. Патроны и пушечные заряды кончились. Было принято решение пробиваться к своим, и началась военная операция, достойная стать сюжетом для приключенческого романа. Зная нравы персов, Котляревский предложил уйти ночью, пользуясь беспечностью неприятеля. Он посоветовал не уничтожать оставляемое имущество, а нарочно бросить его на виду для привлечения внимания врага. Расчет оказался верным: охраны персы не выставили, а когда обнаружили отсутствие противника, почти все бросились грабить лагерь, так что преследование оказалось запоздалым и слабым. Отступающий русский отряд дошел до небольшой крепости Шах-Булах, занятой к тому времени персидским гарнизоном. Все решил единственный пушечный выстрел: удачно пущенное ядро выбило ворота, куда кинулись егеря, которым было нечего терять. Персы, потрясенные их боевым порывом, предпочли спастись бегством. Шах-Булах представлял собой практически неприступный замок, в нем имелись колодец с хорошей водой, большие запасы пороха и свинца, но в нем не оказалось никакого продовольствия. Поскольку русский отряд испытывал нехватку провианта еще в период «сидения» в лагере у реки Оскорань, голодные солдаты вконец обессилели и едва передвигали ноги. Ни о каком новом броске по горам не могло быть и речи. Персы, рассчитывая взять Шах-Булах измором и опасаясь вылазки, расставили свои караулы на значительном удалении от его стен. Этим воспользовались армяне, сочувствовавшие своим единоверцам. Под покровом темноты они доставили осажденным хлеб. Вот как рассказывал об этом армянин Иоганес: «Бедственное положение гарнизона возбудило во мне решимость идти в селение Ксанеты, отстоящее от Шах-Булаха верстах в 20-ти, где находился мой дом и где я надеялся найти хлеба. Ночью, вышедши из Шах-Булаха, я благополучно дошел до своего села. В селении жителей не было, кроме отца и брата. Сего последнего я послал в Елисаветполь дать знать князю Цицианову о положении нашего отряда, а сам принялся с отцом молотить пшеницу и к ночи напек 40 больших хлебов, набрал чесноку и других овощей и к рассвету все это принес в Шах-Булах. Карягин и Котляревский разделили этот скудный запас между солдатами, взяв себе порцию, равную с ними. Удачный опыт в доставке мною провианта побудил начальника послать со мною в следующую ночь одного офицера и 50 человек солдат с двумя лошадьми, дабы запастись большим количеством провианта. Мы вышли из крепости ночью, прокрались мимо осаждающих, не быв ими примеченными, но уже в некотором отдалении от лагеря персидского встретили неприятельский объезд, который весь истребили, а к рассвету достигли благополучно села Ксанеты, где отец мой мелик Арутян уже смолол остальную муку, из которой напекли хлеб, накормили солдат, а остальное количество, положив в мешки, отправили в крепость Джирмуню, в которой находились ханские армяне. В Джирмуне я купил у армян за 60 червонцев 12 штук рогатого скота и в окрестностях селения отыскал несколько вина, фруктов, кислого молока, овощей и два котла, все это, навьючив на быков, привел в крепость. Персияне не прежде нас заметили, как тогда, когда мы были уже у ворот Шах-Булаха»[775].
После двух недель бесплодной осады Аббас-Мирза предложил Котляревскому и Карягину перейти к нему на службу, дав четыре дня на размышление. На очередной призыв сдаться Карягин ответил согласием при условии получения соответствующего разрешения от вышестоящего командования. Так удалось в очередной раз усыпить бдительность противника и выиграть еще три дня. 5 июля армянин-лазутчик доставил Цицианову письмо Карягина, написанное латинскими буквами: «Смею доложить вашему сиятельству — поспешайте сюда. Баба-хан непременно будет в Аскарань в понедельник и намерен, оставя для атаки Лисаневича и моего отряда войско, с тридцатью тысячами идти к Елисаветполю, что верно известно из фирмана его к сыну. Мой отряд от провианта в крайности совершенной; четыре дня употребляли траву, а теперь, когда у села, в лесу и везде пикеты персидские, едят лошадей. Аббас-Мирза с войсками расположен недалеко от крепости и почитает мой отряд своим, надеясь и полагая, что скоро сдадимся. Я же стараюсь не допустить его до формальной осады тем только, что тогда смогу ему на все отвечать, когда получу от вас повеление. И если ваше сиятельство не поспешите, то отряд может погибнуть не от сдачи, к коей не приступлю до последней капли крови, но от крайности в провианте, о котором сколько ни писал Лисаневичу и к Ибрагим-хану, но ничего не получил. Еще доношу, что ганжинцы каждый день пишут к Аббас-Мирзе, что у вас войск не более 600 человек и что вы с ними выступить никуда не смеете. Аббас-Мирза выделил 3 тысячи персиян к Елизаветполю. Мне отсюда шагу сделать нельзя, потому что несколько лошадей раненых издохло, а некоторые уже употреблены в пищу; люди же все ослабевши, и, словом, я неподвижен»[776].
Но русские не стали ждать конца назначенного срока, когда их будут сторожить особенно строго. В ночь на 8 июля они вышли из Шах-Булаха и двинулись в направлении другой маленькой крепости, Мухрат. Чтобы ввести противника в заблуждение, несколько солдат осталось в крепости, продолжая обычную перекличку караульных, и только когда отряд отошел на безопасное расстояние, присоединились к своим товарищам. Во время этого ночного марша разыгралась драматическая сцена: на пути оказалась глубокая промоина, через которую невозможно было перевезти пушки. Бросить орудия солдаты не могли по двум причинам: во-первых, оставление врагу такого трофея всегда считалось делом, порочащим воинскую честь. Во-вторых, что в данном случае было важнее, только картечными залпами горстка измученных солдат могла отбивать налеты многочисленной вражеской конницы. Изготовить переправу было не из чего: путь пролегал по безлесной каменистой пустыне. Тогда четыре солдата добровольно согласились составить мост из собственных тел: двое из них в ходе этой операции погибли, а двое остались в живых. Рядовой Эриванского полка Гаврила Сидоров, которому сорвавшееся с камня колесо раздробило висок, был навсегда занесен в списки воинской части. Этот подвиг стал одним из символов жертвенности русского солдата. Картина «Живой мост», посвященная солдатам-героям, украсила Зимний дворец, а ее копии — Военный музей в Тифлисе и офицерское собрание Эриванского полка[777]. 21 октября 1902 года в городе Манглисе перед полковой церковью Эриванского полка был открыт памятник, посвященный героям этого похода. Солидный обелиск окружала ограда из вкопанных в землю чугунных пушек, соединенных цепью. Дополнительным украшением служили четыре пирамиды из ядер. На передней грани постамента были высечены несколько надписей и помещен краткий рассказ о памятном событии; на оборотной — слова самого Сидорова: «Что, ребята, стоять и задумываться? Стоя города не возьмешь. Кто молодец — сюда, ко мне! Прощайте, братцы, не поминайте лихом и молитесь за меня грешного».
К вечеру стало ясно, что отряд, обремененный большим числом раненых, не может оторваться от преследователей, которые наступали, что называется, на пятки. От окружения и полного истребления русских спасали только обычная для противника неразбериха и гористая местность, затруднявшая действия конницы. Однако после селения Ксанеты начиналась равнина, где шансы Карягина прорваться к своим стремительно катились к нулю. Об оставлении раненых не могло быть и речи, их ждала мучительная смерть. Был сделан неожиданный маневр — всех раненых и больных отправили вперед под начальством Котляревского (у которого была прострелена нога), а все здоровые выставили заслон. Персы узнали об этом разделении только после попытки захватить Мухрат до подхода отряда Карягина. Они были так озадачены запертыми воротами и залпами со стен городка, что не сумели помешать храброму полковнику соединиться с товарищами. Теперь настроение у них было бодрое: высокие и прочные стены, запасы продовольствия и боеприпасов, родник внутри крепости позволяли держаться в ней до скончания века. Но ждать долго не пришлось. Уже 12 июля подошел корпус Цицианова. Отряду Карягина были отданы все возможные в полевых условиях воинские почести. Сам полковник получил в награду золотую шпагу, а армянин Иоганес — чин прапорщика, золотую медаль и 200 рублей пожизненной пенсии.
