да и ужин у тебя уже остыл. Давай поменяю тарелку…
– А помните трагическую историю с Яковым Серебрянским, организовавшим в 1930 году похищение в Париже генерала Кутепова? Его арестовали в ноябре 1938 года и приговорили к смертной казни. Потом в самом начале войны мы его вытащили, нужны были опытные кадра. В 1953 году его снова арестовали уже вместе с женой, по нашему же общему делу участия в бериевском заговоре. В тюрьме он и скончался.
– Потом к руководству пришел Деканозов, – вспомнила Эмма. – И стали арестовывать наших друзей одного за другим. Ты еще, Павел, говорил, что это ошибка. Нет, это была политика, причем целенаправленная. Тогда на руководящие посты вдруг пришли совершенно некомпетентные люди, которым можно было отдавать любые приказы, и они, держась за свои места, их выполняли.
– Эмма права, – поддержал ее Павел. – Мы тогда действительно впервые испугались не столько за себя и свои жизни, а за то, что под угрозой уничтожения оказалась вся наша годами выстраиваемая система.
1960 год. Владимирская тюрьма
– Вот она новая система, безжалостно приносящая в жертву людей, которые служили ей верой и правдой, – произнес Эйтингон, продолжая прогулку. – Тебя, кстати, сегодня на допрос с бутербродами вызовут. Из Москвы из самого Комитета партийного контроля приехал некто Герман Климов… Будет сегодня тебя задабривать… Вынюхивать, что ты еще помнишь…
– Ты-то откуда это знаешь?
– Так он меня вчера бутербродами кормил… Мало того что уже не понимаешь, какому богу молиться, уже вообще не понимаешь, можно ли кому-то еще верить…
– Посмотрим, что за птица такая…
Кабинет начальника тюрьмы
Высокий, статный, представительный, лет пятидесяти и модно одетый мужчина сидел в кресле начальника тюрьмы.
– Присаживайтесь, Павел Анатольевич. Во времена моей молодости о вас легенды ходили. Очень грустно видеть вас в таком месте.
– Это вы скажите тем, кто вас сюда прислал. Не за сказками, поди, приехали, вас всех информация интересует… Но после трех инфарктов, двух обследований в психиатрических больницах… вы думаете, что у меня в памяти еще что-то осталось? Хотя остались образы Сталина, Берии, Курчатова, жены и детей да нескольких агентов, с которыми работал и которым доверял… И то все, как в тумане.
– Давайте тогда упростим беседу. Я задаю вопрос, а вы только говорите да или нет.
– Можно было бы, но для этого вы должны мне верить…
– Вы правы… Но давайте попробуем. Есть, правда, устные обвинения вас в убийстве Михоэлса?
– Моя жена любила ходить смотреть его спектакли. Разве у меня поднялась бы рука на человека, которого она боготворила?
– Значит, нет?
– Нет… Что, удивлены? Вот видите, не верите. Как же мне с вами тогда беседовать? А мне, например, другое интересно, раз вы партийный контроль и имеете доступ к Особому архиву КГБ СССР. Там же каждое решение о той или иной акции расписано по деталям и заверено подписями как минимум трех членов правительства, так как все решения принимались коллегиально. Я так понимаю, что у вас в руках есть и списки ликвидированных за многие годы… Но почему же тогда никто из членов правительства или состава ЦК партии той же Украины не несет за эти массовые убийства ответственности? Я, как, например, и Эйтингон, лишь были проинформированы о предстоящих акциях, а Эйтингон тот вообще большую часть службы провел за границей. И еще. Мы никогда не присутствовали, когда кто-то из лаборантов или сам профессор Майгородский делал кому-то уколы. Наше дело – обеспечение операции. Подать в нужное время машину, проследить, чтобы была пустая улица… и даже это делали не мы, а уже наши сотрудники. Странные вы люди. Один в борьбе за власть сотню людей положил, а теперь учит всю страну кукурузу выращивать, а вы ищите козлов отпущения. Итак, на всякий случай повторяю, к убийству Михоэлса непричастен.
– А знаете кто?
– Конечно, знаю… Огольцов, Цанава, Голубев, пригласили в Белоруссию на творческую встречу, позвали на дачу, укол делал наш лаборант, а потом оставили на дороге и через него переехала машина, которой управлял местный офицер УВД. Сходится?
– Сходится. Павел Анатольевич, но я вам ничего гарантировать не смогу. Могу лишь просить. Завтра утром к вам в камеру принесут пишущую машинку и перечень вопросов. Захотите ответить на что-то, отвечайте. Только имени Хрущева больше не упоминайте. Более подробно о работе против немцев и по сбору информации по атомной бомбе. Я же буду хлопотать о вашем освобождении и восстановлении в партии.
– Уже хлопотали и повыше вас рангом. Пока Хрущев у власти, вас и слушать никто не станет. Я так думаю, что это наши иностранные боевые товарищи и соратники, приехав в Москву, не могут найти нас с Эйтингоном, чтобы выпить вместе чашечку кофе… Скорее всего, Долорес Ибаррури. Что вы на меня так удивленно смотрите? Это моя работа уметь читать мысли противника. А машинку приносите, хоть будет чем несколько дней себя занять…
Возвращение в реальность: Дача Судоплатова
Судоплатов не заметил, как и уснул. Его разбудил звук посуды и голоса в гостиной. И вскоре он вышел. И заметил, что все как-то немного странно на него смотрят.
– Павел Анатольевич, с вами все в порядке, как вы себя чувствуете? – спросил генерал Мальцев.
Генерал слегка повернул голову, так как рядом стоял зеркальный шкаф. И увидел, что его голова значительно поседела за эту ночь.
– Седина – знак мудрости, – произнес Кирилл. – Генерал желает что-то особенного на завтрак?
– Кусок черного хлеба и кружку крепкого чая…
– Все это на столе уже есть, а остальное на ваш выбор, приходите на кухню, мы вас ждем, – сказала Ольга.
