Я…
— Почему нет? — то красноречивое безразличие, которое я планировала выразить, рушится. — Почему у меня сегодня нет цветка? Ты дал мне замок, Отис. Долбаный замок. Но ты не можешь подарить мне цветок? Ты не имеешь права расцветать на мне, а потом внезапно лишать меня девственности. — Меня переполняет иррациональность. Я настаиваю, нуждаясь в том, чтобы он понял, насколько хреново я себя чувствую из-за него. — Типа, какого хрена, Отис? Какого хрена на самом деле? Ты забыл обо мне? Это все? Так вот почему сегодня твой последний день? Например, даришь ли ты цветы другим людям, которые, типа, благодарят тебя за то, что ты подарил им цветы? Потому что, если ты из тех парней, которые дарят цветы и ожидают чего-то взамен, тогда… что ж… я… — С меня довольно, я не в силах вынести унижения, которому подвергаюсь, и громко щелкаю губами.
Я признаю, что это все моя вина. И все же я не могу возложить вину на себя. Возможно, именно так чувствовал себя папа. Не то же самое, но похожее.
— О тебе? — повторяет он. Он снова произносит эти два слова про себя, как будто их вкус ему чужд. Какое-то тяжелое мгновение он разглядывает свои ботинки, но, когда он смотрит на меня, я не нахожу слов. Созвездия преданности мерцают в его голубых глазах, приближая меня к нему.
— Как я могу забыть тебя, когда все, чего я хочу — это быть частью тебя?
Я опускаю голову и тоже анализирую его обувь.
— Если это правда, то у меня должен быть цветок сегодня, не так ли?
— Должен, — он, шаркая, приближается на долю шага. Еще два дюйма, и наши ноги соприкоснутся.
Теперь моя очередь затаить дыхание.
— Мне жаль, возлюбленная.
Возлюбленная. Возлюбленная. Я — сладость в его сердце. Господи, я думаю, у меня сейчас случится остановка сердца.
— Я не хотел причинять тебе боль таким образом. Я даже не подозревал, что тебе не все равно. Ты никогда…
— Конечно, не все равно, — я почти вою. Я знаю, что должна быть мягче, романтичнее, но он заставляет меня чувствовать себя такой непостоянной. — Я что, гребаный робот? — Несколько месяцев назад ответ был бы утвердительным. Но пребывание с ним изменило меня. Не принципиально, я все еще остаюсь собой, я думаю, но достаточно, чтобы я вышла из образа, и я не возражаю против этого изменения.
Он качает головой, прикусывая губу. Я могу сказать, что он борется с улыбкой, и, боже, я хочу просто… Я хочу украсть его и оставить при себе. Хранить его у себя в кармане, чтобы он исцелял мои плохие дни.
— Тебе станет легче, если я скажу, какой цветок я собирался тебе подарить, если мое послание не будет отклонено?
Вау. Я что, самая большая стерва или как?
Он воспринимает мое молчание как приглашение ответить.
— Двухцветная гвоздика.
— Ты берешь меня с собой на выпускной?
— Мне бы это понравилось, — усмехается он и придвигается на долю дюйма ближе. — Держу пари, ты свела с ума сопровождающих.
Мое дыхание постепенно учащается. Я отрываю от него взгляд и смотрю на его кадык. Я корчу гримасу, но не возражаю. В свое время я была опасна.
— Что она означает? — спросила я.
Затем он окружает меня, овладевая моими чувствами. Он наклоняет голову, его щека оказывается рядом с моей, его губы в дюйме от моего уха. Его шепот заставляет меня вздрогнуть.
— Я не могу быть без тебя. — он откидывается назад, и мои созвездия исчезают. В его глазах сияет вселенная — его вселенная, — и я нахожусь в ее эпицентре.
— Отис… — я начинаю говорить, потому что я сдалась, и меня больше не волнуют какие-либо глупые отговорки или эгоистичные причины, по которым мне приходилось откладывать это так долго.
Но он говорит обо мне, душит меня под тяжестью своей привязанности.
— Я люблю тебя, Мириам. Я люблю тебя так, как никогда никого в своей жизни не любил. Мой папа сказал мне, что ты узнаешь, что это любовь, когда в конце становится больно, и если это так, то им придется найти новое слово, чтобы описать мои чувства к тебе. Я не шутил, когда сказал, что я твой. Даже если ты пойдешь дальше и забудешь меня, у тебя всегда будет часть меня. Ты наполнила меня чем-то, чего я… я не могу… это больше, чем просто любовь, секс или что-то еще. Ты изменила структуру моей химии. Моей ДНК.
Мои глаза расширяются от недоверия. Какая бы автономия у меня ни была, она лишается меня по мере того, как он продолжает, золотистый оттенок эмоций исходит от него и проникает в меня, восстанавливая структуру моей химии и моей ДНК. Мне поклоняются с проявлением его чувств, настолько сильно, что я уверена, что вознеслась.
— Ты такая красивая, упрямая и забавная, и, да, ты любишь пиццу с ананасами, но ты чертовски хороша для меня, и я, я люблю тебя. Я люблю тебя так сильно, что в какие-то моменты я убежден, что мог бы утопить весь мир в своих чувствах к тебе. То, что у нас есть, — это природа, Джи. Ты — луна, а я — приливы и отливы, и независимо от твоих фаз, я связан твоей гравитацией и тронут твоим существованием. И это все, чего я хочу.
Когда-то я бы высмеяла его за то, что он такой банальный. Но я изменилась, и его признание вытатуировано в моей душе. Я все еще лишена дара речи. Я разрываюсь между танцем, как маньяк, и рыданиями, как ребенок. Я знала, что хотела этого — хотела его, — но я не осознавала, насколько сильно, пока его слова не запечатлелись в моем сердце.
— Вкратце, — шепчет он. — Я действительно, действительно, блять, люблю тебя. И я просто… Мне жаль, если ты не хотела этого слышать. Мне просто нужно было, чтобы ты знала, цветок это или не цветок.
Я открываю и закрываю рот, как рыба фугу, призывая свой мозг хоть раз в жизни быть полезным. Мне, блять, нужно что-то сказать. Но это бесполезно. Каждый синапс, который у меня есть, посвящен молчаливому повторению его признания.
— Тебе не обязательно ничего говорить. Не прямо сейчас, — он, кажется, почти в панике.
— Почему нет?
Он делает шаг назад. Моя рука дергается, чтобы схватить его, но это бесполезно. Он слишком далеко.
— Потому что я хочу продолжать надеяться еще немного.
— Надеяться? — он просто смотрит на меня, и цунами его страсти снова обрушивается на меня. Тупой укол пронзает мои
