обязательно нужно было объявить какую-нибудь новую вещь Пикуля, приходилось в критических разделах разносить его.
Очень забавный казус случился с журналом «Сибирские огни». Тверской литературовед В. Юдин послал в этот журнал свою статью о В. С. Пикуле, в которой, ничего не передергивая, рассматривал творчество серьезного писателя, написавшего столько объемистых книг.
Скоро он получил ответ:
«Уважаемый Владимир Александрович!
Редакция нашего журнала решила воздержаться от публикации каких-либо материалов, связанных с творчеством В. С. Пикуля. По нашему мнению, этот писатель, при всей его популярности и читабельности, слишком вольно обращается с историческими фактами, вплоть до откровенной их фальсификации. В. Пикуля надлежит вначале основательней проверить, «проэкзаменовать» по истории, а уже затем судить о литературных и прочих достоинствах его романов. Так что пусть вначале тут свое авторитетное слово скажут историки.
Рукопись возвращаем.
Зав. отделом критики В. Шапошников.
17 июня 1985 г.»
Невероятно, но вскоре самому Пикулю была послана из редакции этого же журнала поздравительная открытка:
«Уважаемый Валентин Саввич!
От имени читателей-сибиряков, поклонников Вашего таланта, поздравляем Вас с праздником 1 Мая! Желаем Вам здоровья и новых творческих успехов. Хотелось бы надеяться, что Ваши новые произведения увидят свет и на страницах нашего журнала.
С глубоким уважением
редакция, отдел прозы «Сибирских огней».
К чести журнала, — это нужно отметить — еще при жизни В. С. Пикуля обновленная редколлегия «Сибирских огней» разобралась в инциденте и публично (см. «Сибирские огни», № 3 за 1990 г.) извинилась перед Пикулем, отмежевавшись от заявления бывшего заведующего отделом критики В. Шапошникова, вознамерившегося «проэкзаменовать» Пикуля по истории.’Но сколько было таких ретивых Шапошниковых?
И как ни старался замкнуться в своей работе, в своей квартире Пикуль, злобные голоса доносились и в его рабочий кабинет на тихой рижской улочке Весетас…
9
Чтобы вернуться, как и было обещано, в квартиру на улице Весетас, я должен чуть-чуть отклониться от темы и рассказать о предыстории своего знакомства с Валентином Саввичем Пикулем.
В конце 1984 года я начал работать редактором в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». По доброй советской традиции на меня, как на новичка, сразу свалили не то чтобы самые трудные, но самые «заковыристые» рукописи. Был среди них уже сверстанный, но в последний момент остановленный и начисто забракованный цензурой экологический сборник, был сборник литераторов, именовавших себя «второй литературной действительностью» и сейчас широко печатающихся, а тогда подвергавшихся тщательному идеологическому изучению в обкоме партии. Был и роман Пикуля «Каждому свое». Причем, вручая мне рукопись Пикуля, главный редактор издательства и не скрывал сострадания ко мне… Признаться, меня это тогда несколько удивило. Все-таки переделывать зарубленный цензурой экологический сборник или возиться со стихами, которые следом за тобой будут тщательно изучать на предмет идеологической диверсии высокопоставленные чиновники, до сих пор не сумевшие договориться между собою, кто же — издательство, Союз писателей, обком партии или Комитет государственной безопасности — возьмет на себя ответственность за издание подобного сборника, казалось мне более сложным делом, нежели редактура пусть и сложного, но давно уже апробированного прозаика.
Вместе с рукописью романа мне вручили не менее пухлое, чем сам роман, издательское дело Пикуля. В разбухший от документов скоросшиватель были вшиты многочисленные рецензии историков и просто литераторов на отвергнутый издательством пикулевский роман. Помню, что меня сразу удивила специализация рецензий. Историки почему-то подробно анализировали композицию романа, характеры персонажей, язык Пикуля. Профессиональные литераторы, наоборот, концентрировали свое внимание на исторических несообразностях, замеченных ими в романе. Больно было смотреть и на рукопись нового романа Пикуля. На каждой странице теснились восклицательные и вопросительные знаки, построчные замечания не вмещались на поля и перелезали на оборотную сторону листа.
Посвятив несколько недель добросовестному изучению рецензий и постраничных (вернее, построчных) замечаний, я отправился в Ригу.
Все предостережения, все советы, которыми снабдили меня, провожая в «логово» Пикуля, начальники и сослуживцы ± оказались напрасными. Не было хищного беллетриста, готового загрызть редактора, не было и никакого логова. Была уютная, немного, правда, странно — книжные стеллажи заползали даже на кухню — обставленная квартира. С Валентином Саввичем мы знакомились за завтраком. Первое впечатление от Пикуля — он не вмещается в просторную кухню-столовую. Нет, он не громоздок. Он — обычного роста… Но очень неусидчивый и все время — и за завтраком! — движется. И вопросы его об издательстве, о ленинградской жизни тоже очень быстрые и какие-то суматошные… Получается, что за столом я сижу один, а хозяева все время движутся, и от этого и неловко поначалу, и как-то дискомфортно.
Впрочем, постепенно и довольно быстро понимаешь, что это — обычное состояние Валентина Саввича. Когда он не сидит за письменным столом — не может найти себе места, ощущает себя как бы не в своей тарелке. И только склонившись над листом бумаги, только усевшись за пишущую машинку или углубившись в чтение, он и находит свое место…
Но еще быстрее, чем я успел разобраться в этом, рассеялась настороженность, с которой встретил меня Пикуль. Даже не так, «рассеялась» — неточное слово. Валентин Саввич скинул с себя настороженность, как скидывает ребенок тяготящее его пальто. Не было никакого «прощупывания», о котором предупреждали меня еще в Ленинграде, я почти ничего не успел рассказать о себе, просто пил чай и старался понять, что же все-таки заботит Пикуля в судьбе его романа, и этого оказалось достаточно, чтобы Пикуль откинул столь не идущую ему настороженность и открылся вдруг… Ему было достаточно, чтобы человек хотя бы пытался его понять…
Первый день мне запомнился плохо. Работать в этот день мы так и не сели. «Нет-нет! — сразу решительно запротестовал Пикуль. — Надо пообтереться немного…» Решили прогуляться в Дзинтари. Сборы превратились в сплошную суматоху. Антонина Ильинична долго вызывала такси, Валентин Саввич, отвлекаясь от разговора — он показывал свою «покойницкую»: собранные им русские портреты, — то и дело интересовался, отчего все еще не приехала машина. Я, смущенный такими хлопотами, заикнулся было, что, дескать, Бог с ней, с Дзинтари, как-нибудь в другой раз… Досадуя, Валентин Саввич прервал меня — коли решено ехать в Дзинтари, значит, надо ехать. Наконец удалось заказать такси. Наконец Валентин Саввич надел — с медалькой школы юнг на лацкане — пиджак. Когда я заинтересовался значком, он
