костромской не был опален войной, что много значило; он был восхитителен в своей природной красоте, гармоничности. Вместе с прилепившимся сюда народом, занятым свои хозяйством – содержанием его в порядке.
Двурядно деревенские избы тянулись вдоль Волги в зарослях, отсвечивая обращенными на Запад окнами, золотясь в оправе резных наличников в солнечных лучах, как картины. Перед каждой избой имелась дощатая скамеечка – на врытых в землю столбиках. А на Волге – куполок церквушки. По пятницам в обязательном порядке дымились баньки. По реке проплывали теплоходы, баржи с грузом. Постоянно пахло вяленой рыбой, которую ловили вдоволь, клубникой, огурцами, яблоками, пирогами. С реки доносились веселые голоса купавшейся детворы. Мычали коровы, щелкали кнутами пастухи и покрикивали на стадо. По вечерам проводились гулянки молодежи, танцы под гармонь, с частушками, с песнями.
Здесь для ребят было несравненное памятное раздолье. Они окрепли. Они боготворили Марию Михайловну и слушались ее. Всегда она была в ровном спокойствии перед ними, чтобы ни случилось.
Только однажды, 5 марта 1952 года, они подивились на нее, когда она утром разбудила их, сказав:
– Вставайте, ребятки! Ваш бог умер! – сказала с несдержанным выдохом наружу явного удовлетворения, цену которому она знала.
А родители их тем временем исправно дорабатывали свой срок на репарации немецкого имущества. Яна все чаще терпела, кроме вынужденного порой безделья, недобрые вспышки взрывного характера Павла: он не сдерживал перед ней свои эмоции, когда раздражался по работе или по домашним делам или по каким-то проблемам, которые вдруг возникали перед ним иной раз.
Однако Степина очень ценили профессиональные работники немцы, сотрудничавшие с ним, ценили как знающего специалиста по технике, весьма уважительно к чему относились и обращались к нему, приговаривая с приставкой:
– Гер-р Степин.
В такой работе он настолько сошелся с этими немцами, что невольно подумал не раз, не понимая: что давала таким трудягам война? Почему они воевали так ужасно, уничтожали всех? На вид-то такие мирные, исполнительные люди.
Ему приходилось – из-за нестыковок различных – работать допоздна.
Однажды он совсем припозднился с уходом с завода. Такая царила темь – непроглядная, нет фонарей световых. И ни души вокруг. У него на мгновение даже страх возник, холодок по спине прошел: «ведь вот так немцы и прикончить меня могут – и дело с концом!»
Он откровенно сказал об этом немцу-шоферу, приставленному к нему. И тот со всей серьезностью заверил его в том, что его, Степина, никто не убьет, опасности нет. Не было такой команды. Немцы верны дисциплине. Должен быть порядок во всем.
Таким образом Степин, колеся по заводам Германии (в ГДР) побывал и там, куда судьба забросила Антона в майские дни 1945 года и позже его младшего брата Сашу, танкиста во время столкновения с американцами, когда тот двое суток сидел в боевом танке – ждал приказа…
Примечательные повороты судеб.
XVII
Антон невольно оглянулся с удивлением: он вдруг летел в каком-то дикованном устройстве; кругом до боли в глазах голубел бесконечный космос, куда ни кинь взгляд. Оттого он испытывал такой восторг, что у него вдруг забилось сердце! Это точно: он чувствовал его биение. Да, не видно было нигде ни бархатной черноты космического пространства, о чем говорили и писали знатоки и немногие очевидцы, побывавшие тут еще до Антона, и ни ярких звезд, среди дня горевших и светивших; со всех сторон оно разверзлось точь-в-точь небесно голубым и бездонным, столь же прекрасное, как чистое солнечное небо, пронизанное светом. И хотелось здесь парить, замирая, как паришь иногда во сне, не падая. Но, к сожалению, Антон не мог сейчас задерживаться – летел в каком-то прозрачном аппарате, немудреном, заостренном спереди, а также сзади и скользившем по этой воздушной глади совсем бесшумно: звуков никаких он не слышал, точно находился в герметичной кабине, и в то же время не чувствовал вибрации. Земля, на которую он оглядывался от волнения, была за его спиной беловато-зеленоватым шаром; этот шар уже уменьшился до пределов, разве что чуть покрупнее футбольного мяча, и заметно еще уменьшался. Впереди же, куда он, наверное, летел по прямой, чуть-чуть рдела небольшая звездочка, словно потерянная, – и она все не увеличивалась собой; она вроде тоже убегала от него. «Занятное положеньице», – подумал он между прочим. Звездолет тащила вперед, очевидно, световая сила – сила какого-нибудь светила, расположенного, как он ощущал лицом, где-то вне поля его зрения, сверху, хотя сквозь свой летательный снаряд он хорошо просматривал все во всех направлениях и ни привычного Солнца и ни подобных ему светил не видел – сияла сплошная голубизна.
«Уж скорей бы долететь и опуститься», – с растущим беспокойством внезапно подумал Антон: его начинало уже пугать впечатление, будто он повис на полпути к той заветной звезде: может статься так, что никогда уже не прилетит туда. Время потянулось медленнее. И дышать труднее стало. Он вспотел. Но он помнил отчетливо, что он русский и хотя на вид неказист, не богатырского сложения, что другие, но в невзгодах жизни достаточно умудренный и закаленный духом. Он добьется своего везде – и сейчас не спасует. И он приободрился. Ему вспомнилось, как он только что ходил по Земле, где были выставлены всевозможные машины. Там сидели колени в колени француз с милой француженкой, славно обсуждая свои выставочные дела. И потом на Антона глядела лукаво, как цыганка, незнакомая черная итальянка, глядела по-женски знакомым взглядом, но так, что нужно было только подойти к ней и взять ее за руку, чтобы увести ее с собой. Но он тем не менее не сделал этого: он устал, проходя по бесконечным переходам той всемирной выставки, оглушенный жужжаньем голосов и шумом моторов. И теперь жалел об этом, сидя один, совершенно один в кабине летевшего снаряда, сонно клевая носом.
А когда он с ужасом стряхнул с себя сон, – увидел, что снаряд его уже коснулся почвы далекой звезды, к которой он стремился. Звездолет опустился на одну из бесчисленных площадок. Вечерело, и голубизна вокруг все усиливалась. Всюду вырисовывались скалы – и голые, и обросшие, в точности такие, что на Крымском побережье; где-то в безоблачном жарком небе, за скалой, белым пятнышком маячила Земля. И никакой дремучей растительности, отличной от земной, он не наблюдал пока, вылезая из кабины, ничего, казалось, живого, но заметил вдруг, что уже какое-то бородатое существо, стоящее на двух ногах, что и человек, дотошно наблюдает за ним, знакомо заслоняя рукою глаза от низкого Солнца.
И Антон повеселел, засвистал.
Прихватив с собою сумку с кое-какими летными инструментами,
