еще несколько птиц упало, отдали ружья, наши рубашки потемнели от пота, землю усеяли тушки птиц, которые много недель кормились возле деревень, бах, один последний выстрел, никто из нас не может промахнуться, потом, наконец, встаем - взмокшие, голодные, счастливые, потому что мы молоды и мы вместе, это - наше место, наше настоящее пространство, вдали от Них и ближе к Природе. Это было такое чудесное мгновение, что мы повернулись друг к другу и сделали редчайшую вещь - мы обнялись. На самом деле обнялись.
Но теперь я понял, что даже в самых прекрасных мгновениях нашей жизни и в моих самых лучших воспоминаниях каким-то образом присутствовала смерть. Наши жизни были построены на смерти, самые яркие наши дни проходили в ее тени. Оглядываясь назад, я видел не отрезки времени, а танцы со смертью. Я увидел, как мы окунались в нее. Нас крестили и короновали, мы оканчивали университет и женились, теряли сознание и умирали над костьми наших любимых. Виндзорский замок как таковой был могилой, его стены были заполнены нашими предками. Лондонский Тауэр держался на крови животных, тысячу лет назад первые строители использовали эту кровь для укрепления раствора между кирпичами. Посторонние говорили, что мы сформировали культ, но не был ли это культ смерти, или что-то еще похуже? Отправив дедушку в место последнего упокоения, не напитались ли мы энергией? Почему мы здесь, почему крадемся по кромке «неведомой страны, из которой не вернулся ни один путник»?
Хотя, возможно, это - более точное описание Америки.
Уилл продолжал говорить, папа его перебивал, а я больше не слышал ни слова из того, что они говорили. Я уже улетел, я уже был на пути в Калифорнию, голос в моей голове говорил:
- Хватит смертей, хватит.
Когда кто-нибудь в этой семье освободится и начнет жить?
87.
На этот раз было немного легче. Может быть, потому, что океан отделял нас от старого хаоса и стресса.
Когда настал великий день, мы были более уверены в себе, спокойны и непоколебимы. Мы сказали: «Как прекрасно, что больше не нужно беспокоиться о расписании, протоколах, журналистах у парадных ворот».
Мы спокойно и благоразумно поехали в больницу, где наши телохранители кормили нас, как раньше. На этот раз они принесли бургеры и картошку фри из «In-N-Out». И фахитас из местного мексиканского ресторана для Мег. Мы ели и ели, а потом станцевали танец «Мама младенца» в палате.
В палате царила радость и любовь.
Прошло много часов, и Мег спросила у врача:
- Когда?
- Скоро. Мы уже близко.
На этот раз я не трогал веселящий газ. (Потому что его там не было). Я полностью присутствовал в моменте. Я был рядом с Мег при каждой схватке.
Когда врач сказал, что всё решится через несколько минут, я сказал Мег, что хочу, чтобы первое лицо, которое наша маленькая девочка увидит в этом мире, было моим.
Мы знали, что у нас будет девочка.
Мег кивнула и сжала мою руку.
Я подошел к врачу и встал рядом. Мы оба наклонились. Словно собрались молиться.
Врач воскликнул:
- Головка прорезалась.
Я подумал: «Прорезалась. Невероятно».
Кожа была синяя. Я волновался, что младенцу поступает недостаточно кислорода. Не задыхается ли она? Я посмотрел на Мег:
- Любимая, еще один рывок! Мы так близко.
Врач сказал: «Вот-вот, вот сейчас», направляя мои руки.
Крик, потом - мгновение прозрачной тишины. Иногда бывает, что прошлое и будущее вдруг сливаются воедино, но здесь было другое. Сейчас прошлое не имело значения, а будущее не существовало. Было только это напряженное настояшее, а потом врач повернулся ко мне и закричал:
- Сейчас!
Я засунул руки под крохотную спинку и шейку. Мягко, но решительно, как видел в фильмах, я вытащил нашу драгоценную доченьку из того мира в этот и мгновение качал ее на руках, пытаясь улыбаться ей, видеть ее, но, честно говоря, я ничего не видел. Мне хотелось сказать: «Привет». Мне хотелось спросить: «Откуда ты пришла?». Мне хотелось спросить: «Там - лучше? Там - мир? Ты испугана?».
Не бойся, не бойся, всё будет хорошо.
Я буду тебя оберегать.
Я передал девочку Мег. Медсестра сказала, что они с девочкой должны соприкасаться кожей.
Потом, когда мы привезли ее домой, когда мы привыкли к совершенно новому ритму жизни семьи из четырех человек, мы с Мег обнялись, и она сказала:
- Я никогда не была влюблена в тебя сильнее, чем в то мгновение.
- Правда?
- Правда.
Она записывала мысли, вела нечто вроде дневника. И делилась мыслями со мной.
Я читал ее записи, как любовное стихотворение.
Я читал ее записи, как завет, как возобновление наших клятв.
Я читал ее записи, как цитату, воспоминание, манифест.
Я читал ее записи, как закон.
Она сказала: «Это стало для меня всем».
Она сказала: «Это - тот самый мужчина». Любовь моя. Она сказала: «Это - не Запасной».
Эпилог
Я помог Мег сесть в лодку. Лодку качало, но я быстро встал посередине, вовремя исправив эту проблему.
Мег нашла место на корме, я взялся за весла. Они не работали.
- Они застряли.
Густая грязь на мелководье стала для нас ловушкой.
Доктор Чарльз подошел к кромке воды и слегка нас подтолкнул. Мы помахали ему и двум нашим тетушкам:
- Пока. До скорого.
Лодка скользила по глади пруда, я смотрел по сторонам на широкие поля и вековые деревья Олторпа, зеленые гектары, на которых росла моя мама, хотя дела обстояли не идеально, здесь она жила почти в мире и спокойствии.
Через несколько минут мы подплыли к острову и робко ступили на берег. Я провел Мег по тропинке вдоль изгороди, через лабиринт. Вот он - сероватый белый овальный камень.
Посещения никогда не были легкими, но это...
Двадцатипятилетняя годовщина.
А Мег здесь впервые.
Наконец я привез девушку своей мечты домой, чтобы она встретилась с моей мамой.
Мы остановились в нерешительности, обнялись, я пошел первым, положил цветы на могилу. Мег дала мне минуту, и мысленно я поговорил с мамой, сказал ей, что скучаю, попросил о руководстве и ясности.
Чувствуя, что Мег тоже может понадобиться минута для общения, я обошел изгородь, посмотрел на пруд. Когда я вернулся, Мег стояла на коленях, закрыв глаза и положив ладони на камень.
Когда мы возвращались к лодке, я спросил, о чем она молилась.
Мег ответила: «О ясности. И о руководстве».
—
Несколько следующих дней мы посвятили стремительной
