до сих пор сохраняют свою актуальность, о чем свидетельствует Конституция Итальянской Республики.
Окрыленный этим успехом, Муссолини назначил новые выборы на март 1929 г. Теперь они проходили в соответствии с новой избирательной системой, по которой голосование проводилось по единому списку[436], и стали фарсом с точки зрения соблюдения демократических свобод. Впрочем, весьма вероятно, что из 8 506 576 избирателей, выразивших одобрение кандидатам единого списка (против проголосовало лишь 136 198 человек), многие, по-видимому, действительно выразили свое согласие с режимом.
Действительно, престиж фашистского правительства был как никогда высок. Порядок в стране был восстановлен, экономическая ситуация улучшилась, а примирение с Ватиканом значительно повысило престиж режима в глазах благонадежных граждан. На международной арене фашизм, несмотря на его непредсказуемость и исповедуемый им национализм, рассматривали как прочный бастион в борьбе против коммунизма. Однако дебют Муссолини во внешней политике — он занимал также пост министра иностранных дел — не был особенно впечатляющим. В августе 1923 г., вследствие кровавой расправы с представителями итальянской военной миссии в Янине, Муссолини направил ультиматум Греции и отдал приказ оккупировать о. Корфу. Но очень скоро он был вынужден вывести оттуда войска в связи с решительным протестом Англии. С тех пор, благодаря также и стараниям профессиональных дипломатов, фашизм стал в целом придерживаться в области внешней политики традиционной для Италии ориентации на дружественные отношения с Великобританией. Впрочем, именно оттуда Муссолини получил один из наиболее ценных подарков. Двадцатого июня 1927 г. канцлер казначейства в консервативном правительстве Уинстон Черчилль заявил, что если бы он был итальянцем, то, не колеблясь ни минуты, сразу стал бы фашистом. А премьер-министр Стэнли Болдуин, отвечая на запрос лейбористской оппозиции, не преминул заметить, что он, со своей стороны, не находит ничего предосудительного в подобном заявлении Черчилля. Общественное мнение за пределами Италии постепенно проникалось все более глубоким убеждением, что для этой страны фашизм как раз то, что нужно, и что Муссолини ниспослан самим Провидением, как выразился папа Пий Xi после подписания Латеранских соглашений. Широкое распространение этих идей в самой Италии способствовало дальнейшему укреплению фашистского режима.
Фашистская Италия: мифы и реальность
Любой тоталитаризм непременно испытывает потребность в собственной идеологии. Такую идеологию попытался создать философ Джованни Джентиле[437], являвшийся, без всякого сомнения, самым влиятельным и ярким представителем общественно-политической мысли фашистской Италии. Он занимал пост министра народного образования и стал инициатором проведения школьной реформы, в ходе которой сначала была предпринята попытка включить в преподавание основных учебных дисциплин отдельные элементы идеалистической педагогики, а позднее это воплотилось в то, что в школе вновь стали делать упор на преподавание гуманитарных дисциплин и на классовый подход к обучению. В «Итальянской энциклопедии», публикация которой стала одним из наиболее серьезных и заметных достижений режима в области культуры, Джентиле определил понятие «фашизм» в первую очередь как «стиль жизни», а не как доктрину, или, если употреблять терминологию философа-идеалиста, прежде всего как акт и лишь затем факт. В этом, в сущности, заключалось признание неоднородности и противоречивости фашистского движения. Некоторые из его приверженцев, а таких было меньшинство, продолжали настаивать на идее о незавершенности революции, начатой во время «похода на Рим», тогда как большинство считало, что она свершилась и выдержала все испытания. На практике именно это второе течение в фашизме оказалось более жизнеспособным и определило подлинное лицо режима. Возможно, это понимал и сам Джентиле, которого заменил затем на посту министра народного образования реакционер Чезаре Мария Де Векки, являвший собой яркий пример тупости. Ведь рассуждения философа по поводу волюнтаристского и злободневного характера фашизма звучат лишь как очень робкое его оправдание.
В архитектуре вполне в духе времени оказался монументальный стиль Марчелло Пьячентини, который удовлетворил свое тщеславие, проведя кампанию по сносу зданий в историческом центре Рима. Конечно же, его деятельность в большей степени отвечала вкусам фашистов — любителей новаторских экспериментов, чем работы некоторых более талантливых и добросовестных архитекторов, которые вдохновлялись рационализмом архитектурного стиля немецкой школы «Баухауз» («Bauhaus») и создавали иногда такие прекрасные сооружения, как, например, здание вокзала во Флоренции. В области литературы официальным поэтом продолжал оставаться Г. Д’Аннунцио, который приобрел славу неподражаемого и с трудом переносил, когда его славу затмевала слава дуче. Поэт переселился в ставшую для него святилищем виллу, подаренную правительством, где и провел последние годы жизни в недовольстве и праздности, не написав более ни строчки. Для Италии стал характерным военный или, как тогда говорили, «ликторский» дух. Ее излюбленными героями и гордостью были пилоты — асы трансатлантических рейсов, такие, как Итало Бальбо или Франческо Де Пинедо, получившие за заслуги голубую ленту, а в числе ее главных лозунгов — одно из ставших крылатыми коротеньких высказываний дуче превосходно иллюстрировавших грандиозные новые дела режима. Самое распространенное из них звучало так: «Лучше прожить один день, как лев, чем сто лет, как овца».
Таким было официальное лицо режима, его фасад. Действительность же, гораздо более прозаическая, состояла из эйфории по поводу вновь обретенного буржуазного благосостояния. Проявились все признаки, которыми обычно сопровождаются периоды процветания в Италии: спекуляция жильем; начало, пусть и скромное, подъема в автомобилестроении, связанного с выпуском первых малолитражных автомобилей; «Балилла»; массовое увлечение спортом, посещением театральных спектаклей и просмотром кинофильмов, в первую очередь развлекательного характера, модными песенками. Летом пляжи и высокогорные курорты были наводнены многочисленными буржуазными семействами, а те, кто не мог позволить себе подобной роскоши, пользовался услугами «народных поездов» за счет «Опера национале дополаворе» (Национальная организация «Дополаворо»)[438], благодаря чему им предоставлялась возможность провести приятный уикенд в рамках так называемых «фашистских суббот». Однако вновь обретенный достаток, ставший предметом национальной гордости фашистов и поднятый на щит официальной пропагандой, был лишь одной — парадной стороной жизни. Другой же, куда менее лицеприятной стали анекдоты о режиме, которые рассказывались в кулуарах, доверительным полушепотом, правда, без особого энтузиазма.
Эта новая эпоха скромного и ограниченного достатка во многом отличалась от процветания времен «Прекрасной эпохи» и от счастливых лет «Малышки-Италии». Этой новой эпохе были присущи большая вульгарность, большее пренебрежение к серьезнейшим проблемам, которые оставались нерешенными, и особенно, большая коррупция, разраставшаяся по мере консолидации режима, пока не превратилась в составную часть, своего рода государственную структуру. «Новые люди», так называемые «иерархи», были чаще всего выскочками, вознесенными режимом на
