у зеркала с пистолетом в руке — не узнан любимой женщиной, услышав приговор врача, не сумев спасти человека, которого обещал защитить, не найдя ответа на вопрос, какой рисунок ты оставишь на холсте жизни, — а потом оказывается, что надежда умирала раньше, чем ей это положено.
Но сомневаюсь, что такое чувство было знакомо президенту Антоненко.
Я сделал то, что собирался, а потом выглянул в щель между трубами. Солнце за моей спиной не позволяло президенту рассмотреть меня, а затем — прицелиться, — сегодня Гелиос был в моей команде.
— Я бежал не ради спасения, а чтобы спокойно поговорить. Под пистолетом не может быть равноценного диалога, а я, как и вы, хотел бы услышать ответ на один вопрос, который меня беспокоит.
Я говорил негромко, рассчитывая, что президент подойдет поближе, и тот действительно сделал несколько шагов в мою сторону.
— Ну, давайте поговорим, — он опустил пистолет.
Я вытянул руки над головой, словно человек, который собирается упасть на колени для молитвы, и вышел на полшага из укрытия. Достаточно и для полноценного диалога, и для того, чтобы шмыгнуть назад, если враг решит прицелиться.
— Ну что ж, начну я. Я знаю о встрече, которая у вас была: президент Антоненко, глава его администрации Гарда и самый близкий олигарх — Хижняк. Вы обсуждали социологический опрос, который не оставлял вам шанс даже на выход во второй тур президентских выборов, если не случится чуда. И тогда один из вас гипотетически предположил, что объединить избирателей вокруг президента смог бы громкий террористический акт. Кто озвучил эту идею, господин президент, вы или глава вашей администрации?
Президент контролировал свою мимику. Если мое знакомство с информацией и удивило его, то он этого не высказал, как компьютер последнего поколения, пытаясь вычислить «в уме», кто и как мог узнать эту правду. Он не спешил отвечать, но в таком случае и я буду молчать.
— За идеи в нашей команде отвечает глава администрации, — сказал наконец Антоненко.
— Возможно. И Гарда перешел от слов к делу. Я знаю, что взрывное устройство заложено. Он на стадионе "Олимпийский", прямо под сценой. И вы собираетесь взорвать его сегодня во время концерта. Вся соль ситуации в том, что вы, господин президент, при взрыве будете смотреть концерт из вип-ложи. Шансы пострадать у вас будут скудными. При этом зрители после взрыва разбегутся, ожидая второй бомбы, но не вы. Как настоящий лидер нации вы спуститесь вниз — помочь раненым и вынести убитых. Вы будете прекрасно выглядеть в объективах. А оставив наконец стадион, объявите войну террору.
Президент не подхватил мою игру.
— Гм, интересная выдумка, — сказал он. — Кто еще верит в эту сказку?
— Господин президент, — я с упреком покачал головой. — Здесь больше никого нет, поэтому прекратите клеить дурака. Там все в ваших отпечатках. Вы ведь были на стадионе, под сценой, этой ночью. Уже не говоря об оставленной там палке, которую вы вчера ошибочно вынесли из моей палаты, это легко можно проверить по камерам наблюдения в больнице.
— Что за ерунда? — вмешался в наш диалог Безликий. — Я гарантирую, там все чисто, — заверил он президента.
— Боюсь, ваш президент вас немного подставил.
Антоненко ответил не сразу. Я решил, что он не будет объяснять ничего подчиненному. Но Безликий был уже более чем подчинен — он стал сообщником, и капля его сомнения могла разъесть кислотой президентские планы.
— Я не знаю, почему я там оказался, — теперь президент отвечал уже Безликому. — Сейчас кажется, будто все было в тумане. Надеялся спросить его, — он ткнул в мою сторону дулом пистолета, и я сразу же спрятался за трубы. — Но даже если мои отпечатки найдут после взрыва, кто подумает меня дактилоскопировать? Никто не снимает пальчики у президентов. И потом, когда толпа разбежится, я спустюсь вниз и помогу выносить раненых. Помните, как Штирлиц объяснил появление своих отпечатков на чемодане советской пианистки?
Безликий помнил.
— Всегда можно сказать, что вы оставили их, когда переносили раненых.
— Именно так, — президент дождался, пока я снова явлюсь из-за труб. — Но я не понимаю, Эдем, если вы все знаете, зачем спешили на стадион, а не позвонили в полицию? Надеялись ли самостоятельно обезвредить бомбу и стать героем?
— Я не сапер, — ответил я. — Я бы сообщил в полицию, но сначала должен был забрать свою палку, потому что вы оставили ее под сценой, рядом со взрывным устройством.
— Испугались, что там найдут не только отпечатки мои, но и ваши?
Похоже, он действительно не верил, что я три дня пробыл в коме. Не удивлюсь, если президент предполагал: все, что произошло с ним вчера, это часть какой-то спецоперации.
— В набалдашнике этой палки — лекарство от моей болезни. Единственный на сегодняшний день экземпляр.
Президент взглянул на Артура, о котором, казалось, все забыли. Тот неохотно кивнул.
— В этом человек: сначала позаботиться о своей шкуре, а потом звонить в полицию и спасать человечество. А теперь главный вопрос: откуда вам все это известно?
— Нет, — я помахал пальцем. — Ответ в обмен на ответ. Теперь мой черед спрашивать.
Безликий двинулся ко мне, но президент снова его остановил. Он понял, что насилием от меня ответов не добиться, а кружка его любопытства была наполнена еще только на четверть.
— Спрашивайте.
— Почему? — спросил я. — Почему человек решает переступить кровь, чтобы сохранить свою власть?
Президент не скрывал удивления — последнее, чего он ждал, так это вопрос с морали.
— Почему? — повторил он, и вышло, что теперь он спрашивает себя. — Может.
Такого лапидарного ответа мне было мало, и президент это понимал.
— Знаете эту дилемму о человеке, который стоит на мосту и видит, как несется вагонетка?
Еще бы не знал.
— На рельсах пять рабочих, а рядом, на мосту, мужик размером с полтора центнера, — продолжил президент, не ожидая моей реакции. — Можно толкнуть его под рельсы и этим спасти других, или следить и дальше — и люди погибнут. Меня эта загадка всегда раздражала. Если у меня есть власть толкнуть толстяка, почему я должен заниматься только мнением, или этично обменять одну жизнь на пять? Здесь можно
