на руках – Гришка приедет сюда. Главное, чтобы он оторвался от слежки, и в этом Гришке надо помочь – это раз, и два – придумать, куда деть тело, чтобы его не нашли.
– По фронту знаю: избавиться от трупа, чтобы не осталось следов, – задача чрезвычайно сложная, – сказал Пуришкевич.
…Совещались они больше часа, в следующий раз договорились собраться в санитарном поезде Пуришкевича, стоящем на запасных путях Варшавского вокзала, и разговор посвятить двум вопросам: как оторваться от филеров и куда деть тело Распутина?
Поезд Пуришкевича, затемненный, с запертыми на замки вагонами – только в двух вагонах теплился свет: в спальном, где жили Пуришкевич и Лазоверт, и в библиотечном – стоял в тупике на заснеженных рельсах. Из шпеньков труб, украшавших вагоны, будто перископы, шел длинный ровный дым, устремлялся высоко в небо, растворялся там среди далеких колючих звезд.
В запертых вагонах тоже поддерживалось тепло, специальный дежурный ходил по поезду, попадая из вагона в вагон через кондукторские площадки, швырял уголь в разогретые зевы печек.
Пуришкевич оставил в поезде только дежурного истопника, всех остальных отпустил домой. Ожидая гостей, он прошел в библиотечный вагон, взял в руки с полки томик любимого Горация, но читать не стал, задумался. Встреча была намечена на позднее время – на десять часов вечера. Достал из кармана крупный серебряный «лонжин», щелкнул крышкой, посмотрел на циферблат и, поморщившись, убрал обратно.
Человек по характеру нетерпеливый, он не любил ждать.
Гости появились ровно в десять вечера – приехали на щегольском длинном автомобиле Дмитрия Павловича, – разгоряченные ездой, раскрасневшиеся, шумные, они с громким говором и смехом уселись за стол.
Пока Пуришкевич занимался чаем – он любил это делать сам, Юсупов достал из кармана пробирку, наполненную светлой, с легким охристым оттенком жидкостью, показал собравшимся:
– Как вы думаете, что это?
Великий князь неопределенно приподнял одно плечо, Пуришкевич, занятый чаем, промолчал, а Лазоверт определил безошибочно:
– Цианистый калий.
– Точно! Разведенный цианистый калий. Вот что значит врач! – Юсупов сделал полупоклон в сторону Лазоверта. – Этой отравы хватит, чтобы отправить на тот свет не только разбойника Распутина, а и всю Гороховую улицу, на которой он живет. Вместе со всеми шпиками. – Юсупов взболтнул склянку, поглядел на свет и спрятал в карман.
– А мне кажется, этой пробиркой не обойдемся, – мрачно заметил Пуришкевич, – будет стрельба. Я более верю раскаленному железу, чем цианистому калию.
– Вы с ума сошли, Владимир Митрофанович! Какая стрельба? – воскликнул Юсупов. – По ту сторону Мойки, как раз напротив моего дворца, находится полицейский участок, стрельбу там мигом засекут и… Вы понимаете, что произойдет?
– Если стрелять в подвале, то в околотке вряд ли что услышат. Револьвер всегда был надежнее яда.
– Нет, нет и еще раз нет! – Юсупов энергично мотнул головой. – Нас тогда императрица сгноит в Сибири!
– Если узнает, то сгноит. Но она не должна об этом узнать, – без улыбки произнес Пуришкевич. – Предлагаю, господа, вернуться к тому, чем мы закончили прошлую встречу: как оторваться от шпиков и куда деть труп?
– От шпиков мы оторвемся просто, это я беру на себя, – сказал Юсупов. – Как мы и договорились, я передам Распутину просьбу графини: она, во-первых, боится, что кто-то засечет, как он придет на свидание, поэтому – никаких филеров, а вовторых, свидание должно состояться поздно. Графиня побаивается моих домашних. – Юсупов взял чай в серебряном подстаканнике, который поставил перед ним Пуришкевич, отпил немного, подумал, не сообщить ли сейчас собравшимся имени графини, чтобы поставить все точки над «i», и едва приметно покачал головой – нет, еще не время…
– Вы уверены, князь, что шпики ничего не пронюхают и не потащатся за ним?
– Я сделаю все, чтобы они не потащились.
– Распутин вам доверяет?
Юсупов вспомнил сомневающийся тон Распутина во время последней встречи, улыбнулся и ответил коротко:
– Доверяет!
– Теперь о трупе. Куда мы денем обезьяну, когда она хлебнет цианистого калия? – спросил великий князь.
– Я по-прежнему не исключаю револьвер, – сказал Пуришкевич.
– Упрямый человек! – укоризненно произнес Юсупов. – Вам что, своей головы не жалко? Пуришкевич усмехнулся:
– Все мы тут хорошо и много говорили о России. Так вот, ради России мне действительно не жалко головы. Не сочтите это за красивость. Это от души.
– Вернемся к трупу, – произнес великий князь упрямо. – Самое лучшее, как мы уже говорили, – сбросить окаянного в воду. Для того чтобы его надежно утопить, нужны веревки, а еще лучше – цепи, поскольку веревки обладают способностью быстро сгнивать, а еще – гири, не то ведь эта собака может очень быстро всплыть.
– М-да, по «мадерце» соскучится и потянется из водных глубин к людям, – подтвердил Юсупов.
– Но как его сбросить в воду? – хмуро полюбопытствовал практичный Пуришкевич. – Все каналы находятся подо льдом, Маркизова Лужа, Балтика наша – и та уже находится подо льдом. Морозы трещат сибирские. Как на родине нашего… клиента.
– Все равно на каналах кое-где есть проруби. Их надо искать. Не может быть, чтобы на каналах их не было!
Заседание продолжалось два часа. На прощание Пуришкевич предложил собравшимся:
– Господа, не отведать ли нам по стопке хорошего греческого коньяка? «Метакса», семь звездочек.
– Не откажусь, – оживился великий князь. – Грешен, «Метаксу» люблю.
Пуришкевич достал из отделанного узорчатой бронзовой полоской шкафчика – шкафчик был прикреплен к стене, в вагоне все было сделано как на военном корабле, все привинчено, закреплено, чтобы на ходу не вываливались ни емкости, ни «шанцевый инструмент», – длинноголовую изящную бутылку, ловко вскрыл. Дивный крепкий запах распространился по библиотечному салону.
Великий князь не выдержал, повел носом и воскликнул по-французски:
– Прелесть!
Разлив коньяк, Пуришкевич поднял свою стопку:
– За успех нашего общего дела!
Юсупов, выпив коньяк, замер на мгновение, прислушался к чему-то внутри, к вкусу, оставшемуся во рту, одобрительно наклонил голову:
– Отменный напиток!
Пуришкевич отогнул занавеску, вгляделся в темное заснеженное пространство за стеклом: на железнодорожных путях было пусто, стыло, темно – ни единого огонька, пустота и одиночество не замедлили просочиться в душу, и он поспешно задернул занавеску.
– Разбойная ночь!
– Вы, господа, верите в сны? – неожиданно спросил собравшихся Юсупов.
– Я – верю, – сказал великий князь.
– Я – нет. – Пуришкевич склонил голову на правое плечо, вид его сделался каким-то детским, он поймал себя на этом и поспешно выпрямился.
– Иногда бывает, человек во сне видит собственную болезнь, – грустно и тихо продолжал Юсупов, – болит у него одно, болит другое, а через некоторое время оказывается – так оно и есть. Организм, почувствовав неладное, заранее подсказывает человеку, что у него не все в порядке, посылает сигналы в мозг. Так можно увидеть и собственную смерть…
– Ну, князь, это уж слишком, – насмешливо проговорил Дмитрий Павлович, – не думайте о смерти, это – грех!
– Можно увидеть и свое будущее. – Юсупов, словно бы не услышав Дмитрия Павловича, продолжал говорить: – Вы знаете, какое оно у нас будет?
– Я, во всяком случае, знаю одно: люди нам скажут «спасибо», – четко и жестко, будто подавая команду, произнес Пуришкевич. –
