металла. Тонкой работы пряжке, оторванной, втоптанной в грязь, на долгие годы скрывшейся в ней от собирателей трофеев, и каким-то образом оказавшейся на поверхности в последний дождливый сезон. Рукуей нагнулся к ней, чтобы подобрать, но остановил руку, заметив рядом что-то белое. Возможно, крепкую кость большого пальца хватательной ступни. A рядом с ней кусок тяжелой затылочной кости от основания черепа.
– Мы… мы кремируем своих мертвецов, – сказал Рукуей, выпрямляясь и обращая взгляд к руинам, чтобы только не видеть обломки под своими ногами. – И посему, с нашей точки зрения, в известном смысле приемлемо, что многие из наших погибли в пламени пожаров после битвы.
Но это, подумал он. Это…
Механическое жужжание, доносившееся от ладоней чужеземца, вернуло его в настоящее, и Рукуей увидел во плоти то, что прежде могло только сниться ему, – Эмилио Сандоса на поле брани у стен Инброкара. Нагнувшегося к земле, собиравшего куски кости и зубы. Аккуратно подбиравшего каждый малый кусочек кости соединившихся в смерти руна и жана’ата.
Не говоря лишнего слова, Рукуей присоединился к нему в этом деле, a потом на помощь пришли и остальные – Кажпин и Тийат, Шон Фейн и Жосеба Уризарбаррена, Шетри Лаакс молча сносили воедино безымянные останки.
Сняв с себя куртку, Нико расстелил ее на земле, чтобы было куда складывать частицы костей, и скоро тишину нарушила скорбная мелодия Una furtiva lagrima[70].
При всей фрагментарности останков, притом что они были разбросаны по слишком просторному полю, когда самодельная пелена оказалась заполненной, они посчитали свою работу законченной, они перенесли ее внутрь обгорелых стен, где еще ощущался запах пожара. В запах этот они внесли свежую ноту, сложив погребальный костер из обгорелой древесины, позаимствованной из руин бывшего склада, расположенного возле посольства Мала Нжера.
– Яснее всего прочего я помню голос моей младшей сестры, – сообщил всем Рукуей под треск огня. – Все свободнорожденные дети Высочайшего находились в посольстве – должно быть, он прекрасно понимал, чем все кончится, однако надеялся, что дипломатам будет оказано какое-то снисхождение. – Рукуей коротко и жестко усмехнулся наивности собственного отца. – Моя сестра погибла при пожаре. И, пока мы бежали из города, я все слышал ее серебряный голосок: Ру-ку-эййййй…
В тот вечер, когда погас свет, он пел им о ранах, об утратах, о сожалении и о тоске; о том, как крепнет и растет эта боль с каждой новой нанесенной душе раной; и о том, как ослабевают и уходят такая боль и печаль в танце жизни и в присутствии детей.
Посреди этой песни Шетри Лаакс поднялся и слепо побрел в сторону, чтобы как-то ослабить боль, однако, когда он остановился, отойдя от костра на приличное расстояние, услышал за собой шаги иноземца и понял по запаху, что это Сандос.
– Говори, – сказал Сандос, и в голосе его звучала пустота, которую Шетри посчитал необходимым заполнить.
– Он не намеревался причинить мне боль, – прошептал Шетри. – Откуда ему знать? Рукуей считает, что дети – это надежда, но это не так! Они несут ужас. Ребенок – это как ветка, которую можно отломить от тебя… – Шетри умолк, пытаясь успокоить дыхание, вернуть ему спокойный ритм.
– Говори дальше, – снова сказал Сандос.
Шетри повернулся на голос иностранца.
– Жена моя беременна, и я боюсь за нее. Китхери невелики ростом, и Хэ’энала едва не умерла в последних родах – у ребенка была крупная задняя часть, как у всех Лаакс. Хэ’энала молчит о многом. Эта беременность была для нее особенно тяжелой. И я боюсь за нее и за ребенка. Ну и за себя заодно, – признался он. – Сандос, хочешь, я скажу тебе, что сказала мне моя дочь Софи’ала, когда узнала, что ее мать снова беременна? Она спросила: «А этот младенец тоже умрет?» Она уже потеряла двоих младших братьев. И считает, что младенцы должны умирать. И теперь я боюсь.
Он сел прямо там, где стоял, не обращая внимания на грязь и пепел.
– Некогда я был адептом Сти, – продолжил Шетри. – Третьерожденным и довольным жизнью. И теперь нередко тоскую по тем временам, когда в жизни моей были только тихая вода и заклинания. Но их должны петь вместе сразу шестеро адептов, и я думаю, что все мои собратья давно мертвы и нет единой души, способной выучить наш обряд. Прежде я считал, что мне несказанно повезло в том, что я стал отцом, но теперь… Когда ты любишь так сильно, это просто ужасно. Когда умер мой первый сын…
– Сочувствую твоим утратам, – проговорил Сандос, садясь рядом с ним. – Роды скоро?
– Через несколько дней, кажется. Но в отношении женщин можно ли быть в чем-то уверенным? Может, уже начались или кончились. – Он помолчал. – Мой первый сын умер от легочной болезни. – Он постучал себя кулаком по груди, так чтобы иноземцу было понятнее. – Но второй…
Он умолк.
– Говори же, – негромко сказал иноземец.
– Жрецы Сти известны… были известны своими снадобьями, умением лечить раны и, если нужно, помогать телу побороть болезнь. Я не мог видеть, как умирает Хэ’энала, и потому попытался помочь ей. Некоторые средства снимают боль… – Он не сразу сумел заговорить и с трудом докончил: – Ребенок родился мертвым по моей вине. Я только хотел помочь Хэ’энале.
– Я тоже видел, как умирает дорогое мне дитя. Я сам убил эту девочку, – просто сказал ему Сандос. – Это случилось в результате несчастного стечения обстоятельств, но ответственность все равно лежит на мне.
На востоке блеснула молния, осветив на мгновение лицо чужеземца.
– Так что, – проговорил Шетри полным сочувствия тоном, – ты меня понимаешь.
Оба умолкли, ожидая, пока звук грома докатится до них. Наконец иноземец заговорил негромким, но чистым голосом:
– Шетри, уходя на юг, ты многим рискнул. Чего ты ожидал от нас? Нас всего четверо, мы иноземцы! Чего ты до сих пор хочешь от нас?
– Помощи. Не знаю какой. Может быть… какой-то новой идеи, какого-то способа заставить их выслушать нас! Мы попробовали все, что смогли придумать, но… Сандос, мы теперь не представляем никакой опасности… ни для кого, – воскликнул Шетри, не стыдясь своего отчаяния. – Мы хотели, чтобы вы это увидели, чтобы рассказали это руна! Мы не просим у них ничего. Только пусть оставят нас в покое! Позволят нам жить. Если бы только мы могли спускаться чуть подальше на юг, где водятся кранил и пийанот, то, на мой взгляд, вполне могли бы прокормиться без посторонней помощи. Мы научились добывать дикое мясо… мы можем прожить, не забирая жизнь руна. Мы можем научить этому делу людей Атаанси, и тогда они прекратят набеги! Если бы только нам
