спросил он после первого глотка. — По-настоящему, я имею в виду. Бродил по его улицам и просто наблюдал за его жизнью?
Свен задумался и почесал нос, а потом ухо. Взял еще один рулетик и обмакнул в тутовый биекмес, прежде чем закинуть его в рот.
— Не помню. Возможно, никогда, — наконец, признался толстяк и слизнул капли густого сиропа с пальцев.
Релдону кусок в горло не лез. Он возил еду по тарелке с отсутствующим видом. Свен жалобно на него поглядывал, уплетая все, до чего мог дотянуться, пока не выдержал:
— Релдон!
Собеседник продолжал измываться над пастиллой. Сняв очередной слой полупрозрачного теста, которых должна быть ровно сотня над начинкой из нежного голубиного пате, Релдон тихо заговорил:
— Когда я был ребенком, и отец приезжал в Риу, то он всегда брал меня с собой. На верфи, в рабочие кварталы, торговые ряды и один раз даже к мусорщикам в Яму. Я восторгался энергией и силой столицы. Я впитывал городской ритм, мечтая слиться с его дыханием. Наш Вимер хоть и считался производственным центром, а также в два раза больше, но он не идет ни в какое сравнение с величием и мощью Риу — истинным сердцем Империи. Ее душой. Здесь строили самые красивые дворцы и дома, создавали самые невероятные темпорали и механизмы, машины и гигантские корабли. Так когда все успело так обмельчать?
Свен перестал жевать, во все глаза уставившись на Релдона.
— Главным богатством Риу всегда были люди, — продолжал тот. — Великие люди, сообща строящие великий мир. Будущее для всех. Они охотно отдавали всю свою энергию, заряжали ею все вокруг, а город забирал, возвращая обратно. У них была душа, которой они делились c городом, наполняя его жизнью и придавая смысл всему вокруг. Их глаза и сердца горели. У них были стремления, цели и идеалы. Мне хотелось за ними идти, быть частью нашей всеобщей идеи и помогать реализовывать наши общие цели. Даже последний нищий гордился тем, что является частью чего-то большего. Теперь же глаза людей пусты, а намеренья алчны. Они не готовы давать. Они хотят только брать, причем за счет других. От их былого величия не осталось и следа. И эта пустота ведет только к уничтожению.
— С взрослением мир болезненно усыхает, — вкрадчиво отозвался Свен, больше не притронувшийся ни к одному блюду. — А в старости превращается в труху.
— Сентория утопает в грязи все глубже. Ее необходимо очистить, но это невозможно сделать в одиночку. Понимаешь?
— Понятно, что ничего не понятно, что я тут могу поделать.
Релдон схватил свою тарелку и запустил ею в стену.
— Потому что ты уже почти мертв!
Свен сидел не смея шелохнуться или вымолвить и слова.
А Релдон взял соседнюю тарелку и положил в нее овощей и мяса как ни в чем ни бывало. За туманной пеленой звукового полога слуги наводили порядок.
Он вздохнул и повернулся к замершему толстяку.
— У нас гниет вся Империя. А ты решил бессмысленно тратить время на музыку.
— Релдон, я провел больше половины жизни в Запретном Городе и устал от власти. Мы добились, наконец, чего хотели. У тебя моя полная поддержка, и вскоре ты введешь новых прокураторов, которые, наконец, займутся серьезным делом. А я просто уйду на покой, как полагается мне по возрасту. Я проведу остаток дней в окружении прекрасных вещей и людей моей коллекции и умру счастливым человеком.
Релдон расхохотался.
— Ты чего? — Свен растерянно хлопал маленькими глазками, не ожидая такой странной реакции от него.
— Нельзя быть счастливым в хаосе, переполненном ненавистью и жаждой разрушения. Обычным людям давно наплевать на Императора, на прокураторов и магов. Их сотни тысяч, миллионы. Вскоре они набросятся друг на друга, и даже мы не остановим эту бушующую массу. Аристократы избавляются от давних соперников и вспоминают былые обиды. Банды со своими главарями делят территории, нищие просто бьют всех, чтобы выжить и поживиться, ремесленники и рабочие бунтуют, и к этому раскладу скоро присоединятся мусорщики.
— Это отребье и людьми-то нельзя считать.
— Болезнь быстрей всего распространяется именно в их рядах. Мусорщикам больше нечего терять, так что они выползают на улицы, игнорируя приказы и карантин. Пока мы возились с магами и механиками, были убиты Роклены и Торпы, разграблен и сожжен Птичий Вал. Никто не убирает город, за несколько дней мы буквально тонем в отходах и нечистотах. Улицы в грязи, везде полчища крыс и тараканов. Нищие и мусорщики бесчинствуют. Они грабят, насилуют, требуют прав и привилегий, при этом мрут прямо на улицах Риу. Они обрушили дальний акведук, подающий воду в Двор Чудес и еще несколько кварталов Не-Города. Мы уже никого не хватаем и не сажаем в темницу — убиваем на месте. Но на место одного приходят двое. И ожидаемо, что нам не хватает людей.
— Они совсем забыли свое место? — возмутился толстяк.
— Наоборот, они поняли, что могут требовать, и что нам придется с ними считаться, — невесело хмыкнул Релдон. — Мне придется утопить Риу в крови. Иначе Восток и Юг воспользуются любым предлогом и уничтожат Империю. Ты действительно думаешь, что сможешь просто довольствоваться заслуженным отдыхом?
Некоторое время они сидели в тишине, и конце концов Свен нарушил молчание:
— Полагаю, выбора у меня не остается.
Через несколько дней толстяк вернулся в Запретный Город. Ремонтные работы шли полным ходом, но не везде.
В клумбах императорского сада мерцали осколки зеркал, белели мраморные лица, руки и ноги некогда прекрасных статуй, кирпичи раздавили большую часть хрупких растений. Кругом был разбросан мусор и остатки внутренних темпоралей. Арка второго этажа скалилась ступеньками частично уцелевшей винтовой лестницы, а крыша провалилась внутрь.
Темная дверь осталась нетронутой в своем совершенстве. Фигуры лошадей и людей даже не покрылись пылью, как и стена, за которой находился Кабинет Императора. Пробраться в него не получилось ни с этой стороны, ни через купол на Главной Площади.
Два прокуратора медленно прогуливались по изуродованному саду, не обращая внимания на безобразную обстановку. Новости из Вертиса были куда хуже разгромленного внутреннего двора.
Релдон был облачен в форму с легкими доспехами и накидкой, вышитой серебром, в отличие от Свена в привычных длинных одеяниях прокуратора. В шелковой мантии всегда есть риск наступить на полы или рукава, а сегодня ничто не должно мешать движению.
— Император жив. Он присоединился к Сугу, — пересказывал он толстяку последние известия от