устроить погребение Лигерона нынче же на закате.
— Нечего тянуть, жара такая стоит.
Верно. Лагерь на удалении от стен Трои, но как ветер с востока, так не продохнуть от смрада.
Теламон долго сетовал, что мирмидоняне нахватались чужих обычаев, они с каждым днём всё меньше ахейцы. На куретов становятся похожи и на северных варваров македнов.
Менна слышал уже такие разговоры. Мирмидоняне рассказывали, будто Зевс создал их из муравьёв отдельно от остальных людей.
И действительно, всё меньше в них людского, сокрушался Теламон.
— Надо дубовую колоду взять, тело в неё уложить, залить мёдом. Упокоить следует на родине, в толосе, а не вот так.
Теламон замолчал. Как видно задумался, а где же у Лигерона родина? Есть ли она у него вообще?
Безвестный ублюдок, взращённый Фениксом в ненависти ко всему и вся.
Разве может зваться героем тот, кто сражался вот так?
Теламон уже был наслышан о перипетиях «поединка». Мирмидоняне явились убить троянского лавагета вчетвером на одного. В твёрдой уверенности, что тот сегодня будет волочиться по острым камням за колесницей. И ничто им не помешает это устроить.
— Во времена-то честные пристало один на один, — растерянно бормотал Теламон, — на колесницах съезжались и бились. Перед лицом богов и ратей. С уговором. Доспехи с поверженного снять — великая честь и доблесть. Никто бы не воспрепятствовал. Боги же смотрят. А вот так бесчестить, над трупом глумиться...
Менна молчал. Он даже не захотел вернуться и снова посмотреть на труп. Насладиться зрелищем.
Брат отмщён. Он, Аменеминет, отомстил. Чужими руками, но разве это важно?
Менна не чувствовал радости. У груди будто дыра бездонная зияла.
Он отстранённо слушал причитания Теламона, пока тот не посмотрел ему в глаза. Тогда басилей Саламина заткнулся и удалился из шатра.
Скорые похороны. Без чёрных одежд, без плакальщиц.
Феникс поначалу тоже что-то там бормотал про колоду, мёд и толос, но потом, посовещавшись с Эвдором, приказал складывать костёр. Огромный. Несколько брёвен из стены нижнего города для этого вывернули.
Менна ходил, будто в тумане и раз за разом задавал себе вопрос — это всё? Дело сделано? Или нет?
Какое ему теперь дело до Трои? Взойти на корабль, да взять курс к Священной Земле, подальше от этих диких нечестивых берегов. И никогда не возвращаться.
Он обещал Величайшему другое. Вовсе не убийство виновника смерти Анхореотефа.
Ну так и то, другое, сделано. Разве нет?
Земли союзника нечестивых хета разорены. Нескоро союзник приведёт своих воинов в войско царька Мур... как там его? Мерсера, вроде?
Может уже никогда не приведёт.
Менне чудилась тень брата. Анхореотеф качал головой неодобрительно. Менна злился, срывал злобу на слугах.
Что-то много всякого ему чудилось в этот день.
Но потом, когда на костёр возложили тело Безгубого, когда следом Феникс привёл на вершину девушку...
Вот тогда, после того, что случилось, Менне стало страшно.
— Не по-людски это, — бормотал Теламон, — не должны так богоравные биться.
Басилей Саламина слыл поборником старины. Всюду возил с собой щит одного из своих предков. Огромный, прямоугольный щит, по плечо совсем не мелкому Теламону[162]. Настоящая башня. Ахеец и имя своё получил в честь этого щита, вернее, ремня от него.
— Не по-людски... Разгневаются боги.
Мирмидоняне боролись под рёв толпы на фоне мятущейся стены огня. В два человеческих роста костёр сложили.
— Господин, — к Теламону приблизился молодой Нестор.
Подавлен парень. Лигероном он восхищался.
За ним, на пару шагов отставая, шёл Орфей.
— Чего тебе? — спросил Теламон.
— Там это...
— Ну чего ещё?
Басилей поднял раздражённый взгляд на кикона-певца, но юноша ответил сам:
— Там троянец пришёл.
— Что? — удивился Теламон, — лазутчика поймали?
— Нет, — ответил Нестор, — он сам пришёл. Даже оружия при нём нет. Лавагета видеть хочет.
— Лавагета? Ну так ведите сюда.
Нестор замялся.
Орфей сказал:
— Я попросил Иолая позвать лавагета. Иолай на троянца один взгляд кинул и сразу чего-то заторопился. Даже будто встревожился.
Теламон скрипнул зубами.
— Да не придёт Алкид. Даже ради погребения не вылез. Срать он на всё хотел. Сюда троянца ведите.
Орфей пожал плечами и удалился. Вскоре вернулся с Оиклом и незнакомцем со связанными руками.
— Сказали же безоружен, — удивился Теламон, — зачем связали?
— Ну, мало ли...
— Развяжите.
Хастияру развязали руки. Он потёр запястья, посмотрел на Теламона и хотел было заговорить, но тут из тени выступил Менна.
Хастияр, как его увидел, так на полуслове запнулся.
От удивления. Хотя, если подумать, чему удивляться-то? Нет, ничего удивительного здесь не было. Ведь с самого начала подозревал, что мицрим в этом всём замешаны. Вот и подтвердилось.
— Ты кто такой? — спросил Менна.
Хастияр хотел представиться, как посол, но передумал и сказал иначе. На языке ремту, конечно, которым в совершенстве владел.
— Я воин царя Солнце Мурсили, Хастияр.
Для Менны это прозвучало так:
«Аха бити ра мур... мер... сер... асти ару».
Менна нахмурился. Чушь какая. Нет, вначале понятно, где «воин царя солнце». А вот потом...
«Больной судья, обильный тростником»?
Бред какой. И что из этого его имя?
— Ра мер... — попытался выговорить Менна, споткнулся и кое-как закончил, — мер... су... Месу.
— Рамесу? — хмыкнул Хастияр, — ну пусть будет Рамесу. Хоть горшком зови, только в печь не сажай.
Ишь ты, честь какая. «Меч Ра». И на имя фараона похоже. «Рождённый Ра»[163].
Последнее обстоятельство заставило Менну скривиться, но ничего лучше в голову не пришло.
Какое интересное явление, однако! Нечестивый хета, наверное, даже не простой воин, а высокородный сидел в Таруисе! Стало быть, не зря всё было? Не ради одной мести? Правильное, государственное дело — сокрушить Таруису, подлого союзника нечестивцев.
Услышали бы сейчас мысли Верховного Хранителя Пентаура или Хаэмуасет, удивились бы. С чего бы союзник, который не предал, а все тяготы и горести с людьми Таруисы разделил — и вдруг «подлый»? Но Менна о таком даже не задумался.
Не зря. Всё было правильно им задумано и воплощено. Ну, может, не совсем всё по Правде Маат получилось. Но зло творили другие, а он действовал во благо. Во благо государства, Священной Земли.
Менна приободрился.
— Зачем пожаловал? Сдаваться надумали?
— Не дождётесь, — процедил Хастияр, — а пришёл я, чтобы просить...
Это слово далось ему с трудом.
— Просить вас. Вернуть тело нашего воина. Ваши люди нарушили все божеские и людские установления,
