столп. Землянин сказал бы, что это было как взрыв, только без звука.
А потом Огнептица, свободная, наконец-то свободная, оторвалась от тела, в котором так долго была заперта.
Она взмыла в небо, а Царевна осталась на земле. Умирающая, уничтоженная… Разбитая, словно скорлупа.
Никому нет дела до пустой скорлупы, ведь так?
Глава девятая: Снег и пепел
Лексий выронил меч и закрыл уши руками.
Это не помогло и не могло помочь, но его тело должно было сделать хоть что-то со всем этим ужасом, который на него свалился. На самом деле, было удивительно, что Лексий вообще устоял на ногах. Будь он способен соображать, он услышал бы, что многих волшебников на этом поле на какое-то время просто выбило, как пробки.
Это было слишком громко. Убийственно громко и ошеломляюще больно. Боль, дезориентация и паника – будто от близкого взрыва, только физического удара не было, и звука тоже. Был только…
Огонь, взмахнувший крыльями и устремившийся ввысь.
Даже оглушённый и переполненный, Лексий узнал. Он читал Либрию. После Лунолиса стоило быть готовым к тому, что всё в этой чёртовой книге может оказаться правдой…
Исполинский, с доброго дракона, сокол – Лексий не был знатоком ловчих птиц, но книга говорила, что это именно сокол – взмыл под самое небо, пропорол тяжёлые низкие облака… Его чудовищное тело было соткано из пламени – из плотного огня. Что это бред, это же невозможно чисто физически… Впрочем, кого волнует физика? Лексий всем телом ощущал: это существо – сплошная магия. Оно сделано из волшебства, пропитано им насквозь, от когтей до кончиков крыльев…
Так вот почему все его чувства кричат о хаосе и гибели! Человеку просто не выдержать столько магии разом. Её слишком много – её вообще не может и не должно быть в мире в таких количествах, она же нарушит все равновесия и законы, затопит всё, утопит-…
Знать бы, другие тоже это чувствуют? Не-волшебники? Беднягам, наверное, ещё хуже – они ведь даже не понимают, что происходит…
А происходило чистой воды безумие.
Огнептица с витража в урсульском соборе заложила по небу широкий круг и ринулась вниз, прямо на мечущихся по полю людей. Кто-то пытался убежать, но разве можно обогнать смерть на крыльях? Огненный сокол пронёсся над землёй на бреющем полёте, поджаривая и испепеляя, оставляя за собой полосу растаявшего снега – и никого живого. Взмахнув крыльями, вновь взвился ввысь – и снова упал, как, должно быть, падал на добычу, чтобы принести её хозяину в когтях…
Примороженный к месту, неспособный думать, Лексий тупо смотрел на то, как это чудовище, не разбирая, убивает людей, и чётко понимал: оно нарочно. Он наконец расслышал главный тон в какофонии неслышных звуков, которые гремели у него в голове, сводя с ума: ненависть. Ненависть и жажда уничтожить. Виноватых, невинных, неважно – лишь бы живых, лишь бы они успели почувствовать боль и ужас…
Господи боже, Айду, Наллен, Надзиратели, все сразу, что же это? Какой-то кошмар? Спит он или бредит?
Людям на поле, конечно, стало уже не до битвы. Ряды смешались, армии превратились в дикие толпы, не знающие, куда бежать и где спасаться. Кое-кто из командиров умудрился не потерять головы, но их попытки сохранить порядок выглядели просто-напросто жалко. Отряд лучников, Лексий даже не разглядел, сильванских или чужих, выпустил в пикирующую Огнептицу тучу стрел, но они сгорели, не успев долететь до цели. Эта штука, должно быть, адски горячая… и она вряд ли сильно уязвима. Нет, в самом деле, а что с ней станется? Даже если бы стрела смогла её настичь, какой вред она причинит существу из огня – ни плоти, ни крови? И магия – Лексий сразу понял, что магия тоже бессильна. Пытаться заколдовать существо, порождённое волшебством – всё равно, что тушить огонь бензином…
Лексий судорожно сглотнул, закрыл глаза и приказал себе дышать. Во рту пересохло, ватные ноги отказывались держать, руки дрожали так, что он не удержал бы свой меч, даже если бы о нём вспомнил. Сейчас он не боялся за свою жизнь – он был слишком занят тем, что старался не сойти с ума. Господи, как же много ненависти! Как будто кроме неё во всём мире вообще ничего не осталось. Ненависти, и боли, и страха тех людей вдалеке, и…
Чего-то ещё, звенящего над самым ухом, как настойчивый комариный писк.
Поначалу оно едва пробивалось сквозь царящий вокруг шум, но вдруг стало кристально ясным и больше не хотело умолкать. Что-то важное. Ужасно важное. Лексий вдруг отчётливо понял: надо идти. Плевать на смертоубийственную тварь, методично выжигающую поле, она подождёт. Ему нужно что-то отыскать. Кого-то. Что-то. Он не знал, кого и что, не знал, где, и вообще, если честно, плохо понимал, кто он такой и как сюда попал, но он был должен.
Занятая смешавшимися, забывшими о вражде войсками, Огнептица не обратила внимания на одного-единственного человека, спешащего куда-то по краю поля. Взаимно: Лексий тоже о ней почти забыл. Он понятия не имел, куда идёт, и очнулся на вершине холма. Здесь не было ни души; на шесте сиротливо и жалко болтался опалённый лоскут знакомого штандарта.
Белое чаячье крыло королевы Регины. Сломанное крыло.
Он сделал два шага вперёд, не чувствуя запаха горелой плоти. У разбросанных в беспорядке обугленных тел больше не было лиц; на самом деле, сложно было поверить, что когда-то они вообще были людьми. Лексий на них не смотрел.
Она лежала там, в круге чёрной голой земли, на которой подчисто растаял снег и сгорела сухая трава. Должно быть, именно там был эпицентр… именно она была эпицентром.
Лексий совсем не удивился, увидев её.
Так вот какое заклинание все эти годы скрывалось в вас, ваше высочество. Кто бы мог подумать.
Амалия Иллеш тщетно пыталась приподняться на локте, и Лексий узнал эту бледность и этот беспомощный взгляд.
Выгорела.
Лексий осознал эту мысль и чуть не расхохотался. Боги, Айду, ну и каламбур!.. Неуместная весёлость схлынула так же быстро, как и пришла, когда он осознал: его звало именно сюда.
Что ж, он нашёл.
Царевна не понимала, что происходит.
Не понимала, что только что случилось и почему. Не понимала, что с ней сейчас и почему так трудно дышать.
Она помнила только, что ей было так больно, что боль больше не помещалась у неё внутри, а потом мир вдруг полыхнул… и она сгорела.
Внезапно она поняла, что умирает. Она была цела, у
