и сыпал проклятиями, но потом скорчился, закрыв голову руками, и только вздрагивал от ударов… Царевна была совсем как он. Всё, что она сегодня могла – это спрятать лицо у Гвидо на плече и молиться, чтобы эта пытка наконец кончилась, неважно, как…
Гвидо бережно прижимал её к себе, обняв за талию, но был где-то далеко. Затуманенный взгляд, сосредоточенное лицо и беззвучное шевеление губ выдавали, что он колдует; Царевна не знала и знать не хотела, кого убьют и что разрушат сегодня его чары. Она принесла в мир столько зла и уже ничего не могла исправить. Она была виновата во всём, во всём. Были минуты, когда ей отчаянно, до крика, хотелось стать кем-то другим. Сбежать от себя, потому что быть собой стало невыносимо…
С холма открывался безжалостно широкий вид на поле боя, залитое кровью, полное ужаса и смерти. Царевна зажмурилась, как ребёнок, не желая смотреть, но порывы ветра доносили досюда крики и лязг мечей. Рука Гвидо была отстранённой, спокойной и совсем не грела. Царевне хотелось, чтобы он обнял её по-настоящему, крепко, помогая хоть на миг забыть обо всём, что творится вокруг, но он был слишком занят. По ночам она была его любимой, сейчас – только орудием.
К королеве то и дело спешили посланцы, она выслушивала доклады, кивала, отдавала приказы, щурясь, глядела вниз с холма; в своей белой накидке посреди всей этой грязи, красивая, как всегда, она выглядела как человек, удовлетворённый своей работой. Ни капли сомнения, ни капли жалости, ничего. Смотреть на неё было страшней, чем на битву.
А потом один из её охранников неуверенно кашлянул и осторожно сказал:
– Ваше величество, мне кажется, что здесь не место для юной женщины.
Царевна не сразу поняла, что он это о ней.
– Я тебя не спрашивала, – холодно заметила Регина. – Давай, скажи, что женщины вообще должны держаться подальше от войны, и я отправлю тебя туда вниз доказывать, что мужчины смыслят в ней больше!
Охранник сжал губы, но не отсутпил.
– Посмотрите, ей дурно. Скажите только слово, и мы доставим её в безопасное место.
Регина повела плечами.
– Предложи это её жениху, – хмыкнула она. – Эй, Дуччо, может, всё-таки расстанетесь хоть ненадолго? Обещаю, никто её не украдёт. Не будь таким ревнивцем.
– Не будешь ли ты так добра не отвлекать меня, чтобы я смог выполнять твои же приказы? – не глядя на неё, с раздражением отозвался Гвидо. Едва ли он услышал, что она ему сказала.
– Смотри на меня, когда я с тобой говорю, Гвидо Локки!
Её величество не повысила голос, но в нём зазвучала какая-то особая нотка, заставившая Гвидо вздрогнуть и наконец обернуться к сестре.
– Твоей женщине явно не по душе всё это веселье, – довольно миролюбиво повторила королева. – Мой бравый защитник предлагает увести её и спрятать. Может быть, он прав, на бедную девочку жалко смотреть даже мне, а ты меня знаешь. Что скажешь?
Рука у Царевны на талии напряглась.
– Она останется здесь, – сказал Гвидо, и Царевна почувствовала, что хочет умереть.
Трусиха. Гадкая трусиха. Ты же знаешь, что не можешь, не можешь уйти – но что делать, если трепещущему сердцу так безумно, отчаянно хочется оказаться где угодно, лишь бы не здесь?..
Тогда-то всё и случилось.
Регина смерила их двоих странным, долгим взглядом прищуреных серых глаз – а потом вдруг рванула Царевну за плечи. Ни она, ни Гвидо этого не ждали, и, не успевая опомниться, он выпустил её из объятий. Царевна вскрикнула и протянула к нему руки, но охрана королевы, повинуясь неуловимому жесту своей госпожи, схватила Гвидо и оттащила назад.
– Отпусти её! – выдохнул он.
Королева сжала запястье Царевны так, что той стало больно. Вырываться было бесполезно: тонкие пальцы держали крепче, чем когти хищной птицы.
– Попробуй отними, – жёстко бросила её величество. – Ну же, великий чародей, почему бы тебе не превратить меня в жабу? Я же знаю, тебе давно хочется. Не стесняйся.
– Отпусти её, если всё ещё хочешь, чтобы я помог тебе выиграть эту битву!
Регина усмехнулась.
– Ты правда думаешь, что я не справлюсь без тебя? Ты вообще слушал, какие донесения мне возят? Главный стратег сильван – умница, но это ему не поможет. Их обороны хватит на какое-то время, но шансов у них нет.
Гвидо стиснул зубы и сжал кулаки. В его глазах горела ненависть – жгучая и беспомощная. Царевне было до него не дотянуться, и она поняла: всё. Они проиграли и погибли. Сметены с пути бурей, которую сами подняли…
– Ну наконец-то, – в голосе Регины звучала возбуждённая дрожь. – Дело не в тебе! Дело в ней! Я знала! Пропасть побери, я с самого начала это знала! Знала, что ты не можешь быть великим магом, ведь это же ты. Ничтожество! Всевидящие, твоя трусость заразна, я с самого первого дня хотела проверить и не могла решиться. Боялась, что, если ошибаюсь, ты правда во что-нибудь меня превратишь…
Она замолчала, видимым усилием беря себя в руки, и заговорила снова, теперь почти спокойно:
– Значит, наша госпожа Иллеш всё-таки особенная. Чу́дно. Тебе я, конечно, больше её не доверю. Ты расскажешь моим волшебницам, как её использовать. Да, и наконец запишешь для меня заклинания Альберта, все до единого. Не забывай, когда-то я пыталась попросить об этом по-хорошему.
Гвидо сверкнул глазами.
– Никогда, – бросил он.
– Я припомню тебе твой ответ, когда мы вернёмся в Леокадию, и я приведу тебя в… своё тайное место, – улыбнулась королева. – Знаешь, там даже самые упрямые соглашаются побеседовать по душам. Если непременно хочешь быть моим врагом – ладно, будь, – она притянула Царевну поближе к себе. – И Амалия, конечно, составит нам компанию, ты ведь ей всё-таки не чужой. Ты, наверное, никогда в жизни не видала, как пытают людей, правда? Бедная девочка. Многое потеряла. Но ничего, я тебе всё покажу…
Это было последней каплей.
Отчаяние, беспомощность и чувство, что это всё нечестно, нечестно, нечестно, переполнили её и сломали, и Царевна разрыдалась в голос –
вот только вместо слёз у неё из глаз брызнул огонь.
Огонь вспыхнул у неё в груди, обжигающей волной подступил к горлу; захлёбываясь, Царевна рванула ворот, но пламя вмиг объяло её целиком. Она уже не видела, как Гвидо вырвался из хватки держащих его людей, не видела, как Регина отшатнулась, выпустив её руку – она горела. Это было бесконечностью боли – невыразимым, непонимающим ужасом сгорающего в пламени свечи мотылька…
А потом её руки стали крыльями.
Бой остановился. Люди забыли драться, когда над холмом полыхнул огненный
