подобрал соответствующий ключ еще две недели тому назад. Зайдя в дом, он снял пальто, хорошо свернул его, перевесил через перила мраморной лестницы, а на пальто положил меховую шапку. Потом расстегнул пиджак и положил руку на пистолет на поясе.
Он давно уже знал, что дверь открывается внутрь. Глядя на нее, он в течение нескольких секунд думал, что если ворвется в комнату без серьезной причины, то нарушит закон, и ему определенно сделают выговор или даже уволят.
Потом ударом ноги выломал дверь.
Туре Ассарссон и человек, который вышел из иностранной машины, стояли около письменного стола. Оба были как громом пораженные Ибо они как раз открывали чемоданчик, что лежал на столе.
Гюнвальд Ларссон, направив на них пистолет, закончил мысль, начатую на лестнице: «Но безразлично, я всегда могу вновь стать моряком».
Он подошел к телефону и набрал 90 000. Набрал левой рукой, не опуская оружия. Он молчал. Те двое также молчали. Все было понятно и без слов.
В чемоданчике было двести пятьдесят тысяч таблеток с фирменным клеймом «Риталина». На нелегальном рынке наркотиков они стоили около миллиона шведских крон.
Гюнвальд Ларссон возвратился в свою квартиру на Болльмура в три часа ночи Жил он один. Как обычно, минут двадцать мылся в ванной, потом надел пижаму и лег. Лежа в кровати, он раскрыл роман Эвре Рихтера-Фриша, который начал читать несколько дней назад, но уже через две странички отложил книгу, потянулся за телефонным аппаратом и набрал номер Мартина Бека.
У Гюнвальда Ларссона был принцип— дома не думать о работе, и он не мог припомнить, чтобы хоть когда- нибудь звонил по телефону, уже лежа в кровати.
После второго гудка он услыхал голос Мартина Бека.
— Привет, — сказал Гюнвальд Дарссон. — Ты уже слыхал об Ассарссоне?
— Да.
— Вот что я подумал. Видимо, мы шли не в том направлении. Стенстрём, конечно, выслеживал Эсту Ассарссона. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев: Ассарссона и того, кто за ним следил.
— Да, в том, что ты говоришь, может, и что-то есть, — согласился Мартин Бек.
Гюнвальд Ларссон ошибался. Но все-таки направил следствие на правильную тропу,
XXIV
Три вечера подряд Нурдин посещал кафе, кондитерские, рестораны, танцевальные залы, где, по словам Белокурой Малин, бывал Еранссон.
Временами он ездил на своей машине и в пятницу вечером, сидя в ней, следил за площадью Марии, однако не заметил ничего интересного, кроме двух мужчин, которые также следили за прохожими из автомобиля. Нурдин догадался, что это кто-то из отдела борьбы с наркоманией.
Путешествия по городу не обогатили его новыми фактами о человеке, который назывался Нильс Эрик Еранссон. За все эти дни Нурдин дополнил информацию Белокурой Малин лишь заявлением бывшей жены Еранссона, которая сказала, что не видела своего первого мужа около двадцати лет.
В субботу вечером Нурдин, доложив в рапорте Мартину Беку о своих мизерных достижениях, начал писать жене в Сундсвал длинное, грустное письмо, время от времени виновато поглядывая на Рённа и Колльберга, которые увлеченно стучали на машинках.
Не успел Нурдин дописать письмо, как в комнату зашел Мартин Бек.
— Что за болван послал тебя в город? — спросил он.
Нурдин быстренько накрыл письмо копией рапорта, ибо как раз написал: «…а Мартин Бек с каждым днем становится все более раздражительным».
Колльберг вынул из машинки лист и сказал:
— Ты.
— Чад? Я?
— Конечно. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.
Мартин Бек недоверчиво смотрел на Колльберга.
— Удивительно, что я не припоминаю, — сказал он — Но все равно бессмысленно давать такое поручение нор-ландцу, который даже не знает, как попасть на Стуреплан.
Нурдин был обижен, но в глубине души сознавал, что Мартин Бек прав.
— Рённ, узнай ты, где бывал Еранссон, с кем он встречался и что делал, — сказал Мартин Бек. — И попробуй найти того Бьёрка, у которого он жил.
— Хорошо, — ответил Рённ.
Он составлял список всех возможных значений последних слов Шверина. Первым он написал: «День рока, ай». И последним: «Дно реки, ай».
Каждый тянул свою ниточку в следствии.
В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он чувствовал себя плохо, и от чашки шоколада, которую приготовила дочь, ему не стало лучше. Жена еще крепко спала, и это ее свойство, наверное, унаследовал сын, которому каждый раз трудно было рано вставать. Но Ингрид просыпалась в половине седьмого и закрывала за собой входную дверь в четверть восьмого. Инга часто говорила, что по ней можно проверять часы.
— О чем ты сейчас думаешь, папа? — спросила Ингрид.
— Ни о чем, — машинально ответил он.
— Я с весны не видела, чтоб ты когда-нибудь смеялся.
Мартин Бек посмотрел на дочь и попробовал усмехнуться. Ингрид была хорошая девушка. Но это же не причина для смеха. Она поднялась и пошла за своими книжками. Когда Мартин Бек надел пальто и шляпу, она уже ожидала его, держась за ручку двери. Он взял у нее кожаный портфель, старый, вытертый, облепленный разноцветными наклейками.
Это он сделал также машинально. Он носил портфель Ингрид так же, как девять лет тому назад, когда она впервые пошла в школу. Но тогда он вел ее за руку. За маленькую ручку, влажную и дрожащую от возбуждения. Когда он перестал водить ее за руку? Он уже не помнил.
— В сочельник ты будешь смеяться, — сказала Ингрид. — Когда получишь от меня подарок.
— А какой подарок ты ждешь от меня?
— Коня.
— Куда же ты его поставишь?
— Не знаю. Но все равно хотела бы коня.
— Знаешь, сколько он стоит?
— К сожалению, знаю.
Они попрощались.
На столе в Доме полиции его ожидали рапорты последних проверок.
— Как там с алиби Туре Ассарссона? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Принадлежит к самым неуязвимым в истории криминалистики, — ответил Мартин Бек. — Ибо он как раз в то время произносил речь перед двадцатью пятью лицами.
— Н-да, — мрачно протянул Гюнвальд Ларссон.
— А кроме того, извини меня, предположение, что Эста Ассарссон не заметил бы собственного брата, который садился в автобус с автоматом под плащом, кажется не совсем логичным
— Что касается плаща, — сказал Гюнвальд Ларссон, — то он мог быть довольно широким, если убийца мог спрятать под ним оружие, которым отправил на тот свет девять человек
— В этом ты прав, — согласился Мартин Бек.
— Факты сами говорят, что я прав.
— И в этом твое счастье, — сказал Мартин Бек. — Если бы позавчера вечером ты ошибся, нам бы теперь было не до шуток. Но ты когда-нибудь все-таки попадешь в переплет, Гюнвальд, — прибавил он.
— Не думаю, —
