В последовавших затем выступлениях коммунисты подвергали критике отдельные конкретные вопросы деятельности УМВД, высказывали замечания в адрес начальника управления Богданова и расхваливали на все лады старого руководителя Ермолаева. При этом совершенно позабыли о том, что именно при прежнем начальнике в решении ЦК КПСС о работе МВД было указано на неудовлетворительную деятельность Ленинградского управления МГБ. Кто-то из произносивших речи коммунистов вспомнил, что начальник управления не присутствовал на торжественном собрании, посвящённом Первому мая (позабыв при этом добавить, что причиной тому послужила высокая температура, поднявшаяся в тот вечер у больного начальника). Другой выступавший отметил, что Богданов в течение 3 месяцев не вставал на партийный учёт. Ещё один коммунист пожаловался на такую несправедливость, что начальник управления допускал грубости с личным составом, тогда как с начальниками отделов не грубил. (Заметим здесь, что все сослуживцы Богданова, с которыми автору удалось побеседовать, отмечали спокойствие, корректность и интеллигентность Николая Кузьмича, хотя мне как сыну известно, что отец мог иногда вспылить. Видимо, искусственно нагнетавшаяся нездоровая обстановка, которая сложилась вокруг нового начальника в Ленинградском УМВД, заставляла генерал-лейтенанта нервничать, порой срываться и повышать голос на подчинённых, отнюдь не блиставших, по словам отца, высокой дисциплиной. В связи с этим после упомянутого выступления товарища Богданову оставалось только самокритично признать, что, действительно, «отдельные грубости были» и это являлось «серьёзной ошибкой» и что «подобных фактов в практике работы больше не допускает».) Были в выступлениях замечания и о том, что по ряду вопросов оперативной работы начальник «не давал чётких указаний», ит.д. [А.9].
В одном из перерывов этого партийного собрания Богданов в присутствии Андрианова заявил, что ряд товарищей, выступая с критикой в его адрес, во-первых, искажают факты, а во-вторых, забывают о том, что и они повинны в недостатках, но о себе ничего не говорят. Тогда первый секретарь обкома сказал, что, мол, ты, товарищ Богданов, «не лезь, куда не надо, тогда всё будет в порядке и не будут на тебя нападать».
После этого высказывания Андрианова моему отцу до конца стало ясно, что все выпады против него не являлись случайными, а были организованы с той целью, чтобы скомпрометировать и удалить его из Ленинграда.
Конечно, можно было на следующий день побежать в обком, встать перед первым секретарём на колени, покаяться в своих несуществующих грехах и начать беспрекословно выполнять волю Хозяина области — тогда жизнь начальника управления стала бы легка и прекрасна. Но мой отец по складу своего характера и жизненному мировоззрению не мог пойти на такую низкую сделку с собственной совестью и твёрдо стоял на занятых им позициях. В связи с этим избиение Богданова продолжилось.
На собрании партийного актива одной из парторганизаций (точного адреса у меня не имеется) в докладе и выступлениях опять резко критиковали областное УМВД и его строптивого начальника. Богданову предъявили обвинение в бюрократизме, так как он в течение 20 минут не принимал заведующего административным отделом горкома Соловьева, несмотря на то что в кабинете в это время находился один (не учитывая, что он тогда разговаривал по телефону с руководством). Опять подняли вопрос о неправильности проведения операции по изъятию уголовного элемента. Выполнение задания министерства по проверке наличия ажиотажного спроса на товары в связи со слухами о денежной реформе представили как попытку «контролировать торговлю и этим поставить МВД над партийными органами». Упрекнули в проведении несанкционированного совещания в прокуратуре области без ведома обкома (хотя разговор с прокурором, председателем суда и уполномоченным Минюста вёл находившийся в Ленинграде замминистра Серов). Прекращение дел и освобождение из тюрьмы 4 руководителей, проходивших по «ленинградскому делу», и ещё порядка 30 арестованных по другим делам представили как «антипартийную работу на практике». Обвинили также в «неправильных действиях, направленных на отрыв начальников районных отделов внутренних дел от партийных органов». Вопрос был поставлен круто: секретарь Дзержинского райкома партии Никитин высказал «сомнение в принадлежности Богданова к Коммунистической партии» [А.9].
Своё ответное выступление Богданов начал с традиционного штампа о вражеских действиях Берии, но в зале поднялся шум и раздались голоса: «Довольно говорить о Берии, расскажите о своей работе, о своих недостатках!» Тогда выступавший перестроил начатую речь и в ответ на высказывавшееся сомнение заявил следующее: «Товарищи, 24 года я состою членом Коммунистической партии, никогда не имел никаких взысканий, всегда был честен и предан нашей Коммунистической партии и таким останусь до конца своей жизни».
По вопросу отрыва начальников райотделов от парторганов высказал глубокое недоумение, что таковое вообще возможно сделать, поскольку все эти начальники состояли в партийных бюро райкомов партии. В заключение Богданов сказал, что он несёт полную ответственность за те недостатки, которых в работе управления очень много. Он дал заверения в том, что работа будет налажена так, «как этого требует ЦК партии», и что дело будет исправлено, «хотя никакого злого умысла здесь не было» [А.9].
Однако откровенная травля несгибаемого Богданова продолжалась по всем возможным направлениям. Повернуть дело так, чтобы сразу исключить его из партии, пока ещё не получалось, но зато удалось прочно приклеить к нему ярлыки бериевец и враг народа.
В отдел административных, торговых и финансовых органов ЦК КПСС из Ленинградского обкома партии направили материалы, в которых излагались факты, обвинявшие Богданова в «непартийном поведении». До полной расправы над неугодным оставалось уже немного.
Странно, почему всего этого «биографы», работники аппарата не заметили? Моего отца довели буквально до отчаянного состояния. Брат Владимир рассказывал мне, что как-то он вернулся вечером из академии домой на Кронверкский, прошёл по квартире, чтобы посмотреть, есть ли кто дома, и обнаружил папу, сидевшим в одиночестве в своей комнате в кресле… с пистолетом в руке. Хранившееся у нас оружие перед отъездом из Москвы отец сдал, значит, здесь у него, очевидно, был его табельный пистолет. Не для того же он принёс домой эту штуку, чтобы почистить и смазать на досуге? Возможно, что своевременное возвращение брата домой спасло отцу жизнь и отвратило его от желания застрелиться. Поскольку Владимир находился тогда на казарменном положении, он позвонил нашим родственникам Николаю и Людмиле Резвым и попросил их пожить некоторое время у нас дома вместе с папой, чтобы он не натворил беды.
В то время один из шоферов рассказал нам, что кто-то принёс в гараж байку, будто Богданов ездит на бронированном ЗИСе, специально подаренном ему Берией. Любопытные назойливо стали лезть в и под машину, чтобы отыскать несуществовавшее в стандартном лимузине стальное прикрытие.
Облитый с головы до ног грязью, Богданов понял, наконец, что в одиночку всю эту партийную махину, поднаторевшую в обработке человеческих душ, ему не переломить. Чтобы разорвать порочный ленинградский круг, нужна была помощь извне.
