– А чего там разбираться? – лениво пожал плечами Татушкин. – И так понятно, что одна и та же. Невооруженным глазом видно.
– А если вооруженным? – не сдавался я.
– Тебе что, лупу принести? Или лорнет? Или бинокль? – издевался он надо мной, делая руками разные фигуры над головой.
– Ну пожалуйста, Татушкин! – взмолился я. – Надо же как-то разобраться в этом вопросе...
– А зачем тебе? – вдруг заинтересовался он. – Какая тебе разница?
– Какая разница, какая мне разница! – заорал я, не выдержав этого ехидного тона. – Ты позвал меня в гости, так? Ты показал мне этих японок, так? Имею я право на... на... На внимательный просмотр?
– Просмотр, Лева, денег стоит! – важным, тихим голосом сказал Татушкин.
Я оторопел от изумления. На лбу у меня даже выступил пот от неожиданности, не так чтобы уж очень сильно, но довольно заметно. Это всегда со мной бывает, когда сильно волнуюсь.
– Ну ты и жлоб! – с чувством сказал я Татушкину. – Ты сам меня позвал к себе домой. Как своего друга, так? Потом ты показал мне календарь, так? Потом ты начал выпендриваться, так? А теперь еще и денег просишь, так? Ну и кто же ты после этого? Ну скажи...
– Просмотр, Лева, денег стоит! – нахмурился Татушкин и отвернулся к окну. – Не могу я тебе их больше показывать! Мать с работы может вернуться... Или отец зайдет пообедать. Такое вполне возможно. И вот они, Лева, заходят к себе в квартирку – а мы тут с тобой чем, интересно, занимаемся? Неужели ты хочешь, чтобы у меня возникли проблемы? Чтобы я рисковал своим положением в семье? А если не хочешь, тогда плати. За риск надо платить.
– Да за какой риск! Какой риск! Одна минута! Даже тридцать секунд! – закричал я в страшном и нелепом волнении.
– Просмотр денег стоит! – сказал Татушкин, вдруг встал, зажег свет, отпер дверь и ровно на одну секунду показал мне розовую японку, которая была в календаре первой. Типа январь.
Потом он снова сел (теперь он сидел в мягком уютном кресле, а я – напротив него, на диване) и уставился на меня, зловеще усмехаясь.
– Платить будешь? – спросил он. – Если не будешь, тогда все. Сеанс окончен.
– Ну подожди, подожди... – сказал я и стал лихорадочно соображать, сколько у меня денег в кармане куртки. Денег, по моим расчетам, было то ли двадцать девять копеек, то ли сорок семь.
– Рубль есть? – быстро спросил Татушкин. – Если рубля нет, тогда в другой раз будем разговаривать.
– Да нет у меня рубля! – чуть не плача, закричал я. – Мелочь одна!
– Подожди, дай подумать, – быстро сказал Татушкин. – Очень сложная ситуация. Понимаешь, я со всех рубль беру, – доверительным тоном начал он объяснять. – Если я с тебя не возьму, об этом обязательно узнают другие. Как я им это объясню? Никаких разумных объяснений у нас ведь нет, так?
– Есть, – сказал я. – Есть разумные объяснения. Ты должен им сказать, что сделал мне скидку по дружбе.
– Как ты сказал? Какую еще скидку? – изумился Татушкин. – Повтори еще раз...
– Ну... ты же мой друг... Ты же меня не просто так пригласил? – пробормотал я, низко склонив голову в позе виноватого злодея.
Кубышкин опять задумался, на этот раз уже совсем глубоко. Снег за окном перестал падать. Он просто висел в воздухе
густыми огромными хлопьями, совершенно не двигаясь. Это был воздух, состоящий из белой теплой ваты.
– Да! Пожалуй, ты прав! Ты прав, Лева! – сказал Татушкин. – Тут что-то есть. Об этом надо подумать.
Он посмотрел на меня с какой-то глубокой жалостью, и сказал:
– Была не была! Давай решим так: если ты действительно мой друг, я делаю тебе скидку за просмотр. Пятьдесят копеек сейчас, и пятьдесят копеек потом. Это и будет скидка. Ферштейн?
Я вздохнул и пошел искать мелочь в кармане куртки. Ее оказалось гораздо меньше, чем я думал: всего восемнадцать копеек. Я довольно долго стоял среди чужих ботинок и мучительно соображал, куда могли подеваться мои остальные деньги. Как всегда, оказалось, что я забыл про два пирожка, которые съел на переменке. Пирожки были из холодильника, совершенно невкусные, и у меня от них только заболел живот, а никакого облегчения не наступило. Но деньги уже были потрачены, и разобраться с японками теперь не было никакой возможности. Между тем, приступ глухого упрямства вдруг охватил меня с новой яростной силой.
– Вот залог, – сказал я, протягивая Татушкину восемнадцать копеек. – Больше нет, извини. А можно спросить одну вещь?
– Какую еще вещь? – брезгливо сказал Татушкин, подбрасывая на ладони мелочь. – Сколько это стоит секунд?
– Да! – сказал я с вызовом. – Сколько стоит твоя дружба?
Татушкин мучительно покраснел и стал пить холодную воду в больших количествах, разбавляя ее вишневым вареньем
из прошлогодней, как мне показалось, банки с засохшими подтеками.
– Странный ты, Лева! – горько сказал он, раздраженно размешивая варенье ложечкой. – Я разве об этом говорю, что наша дружба стоит денег? Нет! Я этого не говорю! Я согласен с тобой дружить! Это даже очень хорошо, что ты хочешь со мной дружить...
– Я к тебе в друзья не навязывался, – сказал я сухо.
– А вот за это... За это... – растерялся Татушкин и выпил залпом целую чашку воды с вареньем. – За это я, Лева, могу тебе и в рожу дать.
– Ну попробуй! – сказал я опять с вызовом.
– Могу, – подтвердил Татушкин.
– Попробуй, – подтвердил я.
Мы долго молчали и смотрели на снег, который снова начал падать. На кухне неожиданно включилось радио. Оно сказало, который час, и предупредило о том, что ожидается профилактический перерыв. «А теперь – музыка!» – сказало радио, и кто-то запел противным гнусавым голосом.
Стало как-то неловко, как будто кто-то находился в квартире еще кроме нас двоих.
– Ладно! – сказал Татушкин. – Жри! Ешь! Смотри! Пользуйся!
Он распахнул дверь во встроенный шкаф, включил свет и вообще ушел в другую комнату.
– С тебя, как с друга, вообще не возьму! Но это в первый и последний раз! Пропадай мои принципы! Ради друга ничего не жалко! Все пропадай! Все гори огнем! – крикнул он оттуда.
Я быстро и жадно рассмотрел всех японок.
Это оказалось гораздо хуже, чем я ждал. Японки, конечно, были разные, как я и думал. Но моя розовая японка, для удобства я назвал ее Люсей, все-таки встречалась в календаре еще то ли два, то ли три раза. Люся встретилась мне также на белой странице (снег, лыжи, шапочка) и на фиолетовой (цветы, вазы, окно). Я попытался сличить ее лицо с лицами трех других японок, но в этот момент в комнату быстрым шагом вошел Татушкин.
– На халяву уксус сладок, да, Лева? – грубо спросил он меня. – Или это и называется настоящей дружбой?
– Ладно-ладно, – тихо сказал я, отодвигаясь от японок и пытаясь выскользнуть из шкафа. – Я уже все.
