Когда я набрался храбрости и вошел в большую комнату, тетя Галя тихо плакала.
Сквозь слезы она взглянула на меня.
– Спасибо... – всхлипнула она. – Только у него еще зрение плохое. Куриная слепота.
Тетя Галя окончательно залилась слезами, мама вздохнула и пошла на кухню за стаканом воды. На кухне сидел дядя Матвей и допивал коньяк.
В этот день дядя Матвей никуда не пошел.
Утром следующего дня он надел новый костюм, взял переписанное набело письмо и отправился на Арбатскую площадь, в желтое здание министерства обороны. Выглядел он совершенно шикарно. Его черные волосы матово блестели. Он улыбался и сжимал в кармане пиджака конверт с письмом.
Выйдя из метро, дядя Матвей пересек площадь и неверным шагом направился навстречу ясному дню. Под его ноги скользнул огромный кленовый лист золотисто-багрового цвета. Но я этого всего, конечно, не видел.
Не знаю, что больше помогло дяде Матвею в тот день – хорошая погода, мой талант писателя, тети Галин костюм в елочку или просто улыбка фортуны, которая сама очень любит улыбчивых красивых людей. Но, так или иначе, дяде Матвею разрешили жить в Киеве.
И я горжусь этим до сих пор.
УМНОЕ ЛИЦО
Первым моим другом в новой школе был Коля Татушкин. Он пригласил меня к себе домой – смотреть календарь с японками. И я очень хотел с ним подружиться.
Родителей Татушкина не было дома. Большая квартира (сильно больше нашей, меня это даже слегка поразило) отличалась прибранностью, чистотой и тем, что вещей здесь было как-то больше, чем нужно. Так мне, по крайней мере, показалось. Всюду виднелись какие-то непонятные салфеточки, вазочки, стаканчики, подушечки. У меня от этой квартиры
даже слегка закружилась голова, и я сел в уютное, большое, мягкое кресло, чтобы отдышаться.
За окном падал тихий мягкий снег.
– В общем, так! – странно улыбаясь, сказал Татушкин. – Сейчас будет сеанс. Заходить сюда.
Коля включил свет (зачем ему свет среди бела дня? – подумал я) и открыл дверь в кладовку. Кладовка – это маленькое помещение в стене, для вещей. Его еще называли «встроенный шкаф». В этом карцере и жили пленные японки. Коля широким жестом отодвинул мамины халаты, висевшие на плечиках, и моему взору открылась эта картина.
Картина была розовой.
Она изображала традиционную японскую природу: вершина горы, озеро, кусочек неба, цветущая вишня. Все розовое, но разных оттенков. Так мне, по крайней мере, показалось; возможно, что-то из розового было палевым или перламутровым, но общее ощущение было именно таково – на фоне розового пейзажа стояла голая розовая японка в розовых чулках на розовых резиночках.
Я медленно закрыл глаза.
– Ну ты что, дурак? – обиженно сказал Татушкин. – Зачем глаза закрыл?
Я послушно открыл их заново.
– Подойди ближе! – скомандовал Коля. – Знакомься, Лева, это твоя первая девушка. Ты должен рассмотреть ее повнимательнее.
Как и всякий человек, я не сильно люблю тех, кто пытается мной командовать. Но в данном случае я испытал от Колиного приказа, вернее, от его приказов, какой-то странный вид удовольствия. Как какая-то сомнамбула, я подошел к встроенному шкафу и просунул в него голову.
Японка на фоне японского пейзажа была ослепительно голой. Она стояла гордо и прямо, подставив копну коротких волос лучам розового заката. Даже резинки на розовых чулках можно было разглядеть достаточно хорошо, да и вообще разглядеть хорошо можно было буквально все.
Но особенно тяжело было выдержать взгляд японки. Взгляд равнодушный и в то же время пристальный. Оценивающий и в то же время нежный. Холодный и в то же время проникающий внутрь, как нож. Женский взгляд.
Особенно страшно подействовал на меня этот женский взгляд, быть может, из-за раскосых глаз, удлиненных век, сильно накрашенных ресниц, угодливой и оттого противной полуулыбки, которая очень сильно не вязалась с этим взглядом и умным лицом.
Вот уж чего я никак не мог ожидать на этой розовой картине – так это умного лица.
– Ну что, Лева? – спросил Татушкин. – Переворачиваем?
– Переворачиваем, – сказал я тихо и послушно.
Татушкин очень бережно взял календарь в руки, смахнул и сдунул с него невидимую пыль, перевернул страницу и торжественно повесил снова.
– Что же это такое? – спросил я пересохшим ртом.
– Календарь! Производство Япония! – скромно и торжественно ответил Татушкин.
Только теперь, кстати, я понял, что это был действительно самый настоящий календарь. Под следующей – ярко-синей – японкой был как бы отрезан такой коричневый край, на котором напечатаны всякие иероглифы и цифры. Это и были, как я понял, японские названия месяцев, недель, дней и так далее.
Синяя японка мне не очень понравилась. Во-первых, она была не на природе, а в помещении. От этого сразу становилось как бы жарко и душно. И во-вторых, все это помещение было какое-то ненатурально синее. Синий диван, синий ковер, синие тапочки с синими пуховыми помпончиками на ногах, одетых в синие чулки, синий халат, распахнутый в неестественно кокетливой позе (одна коленка прижата к другой, руки в боки), синие веки, синие ресницы и синие глаза. Здесь тоже имели место разные оттенки, но общее преобладание густой чернильной краски несколько напомнило мне классный журнал или контрольную по алгебре.
– Та была лучше! – твердо заявил я, и Татушкин вдруг захохотал, неестественно падая на пол родительской квартиры.
Он катался по полу, извивался и как бы заливисто лаял.
– Это же... та же самая! – с трудом объяснил он мне сквозь непроизвольный смех.
Я не поверил и стал пристально изучать синюю японку, сравнивая ее с розовой. Действительно, что-то похожее все-таки было, хотя сравнение шло явно не в пользу синей. Но и у синей японки тоже было умное лицо, несмотря на глупую позу и гримасу.
– Татушкин... – несмело сказал я. – Ты это... ты уж давай все сразу показывай. Чего там, в час по чайной ложке.
Татушкин понимающе кивнул и стал привычным движением вертеть передо мной разные волшебные листы.
Зеленая, красная и белая японки промелькнули передо мной быстро, как какие-то легкоатлетки.
– Стой-стой! – чуть не закричал я. – Так не пойдет.
– То тебе быстро, то медленно, – пожал плечами Татушкин.
– Понимаешь, – пояснил я, – просто сравнить хочу. В смысле, это все-таки опять она... или уже какая-то другая?
Татушкин лениво пожал плечами, пролистнул календарь до конца в довольно ровном темпе, потом подвинул мамины халаты обратно, аккуратно выключил свет и закрыл передо мной дверь в это магическое помещение.
– Татушкин, – сказал я тихо, – давай без этих... Что это вообще за фокусы? Тебе что, трудно спокойно разобраться?
