поднявшись утром, пошел на работу вместе со всеми. В этот же день он написал
Наденьке, что приехать раньше, чем окончится его командировка, не может. Он передал
привет Коляшке и, еще раз написав "пусть все останется так, как есть", попросил не
волноваться и ни к какой бабке не ходить.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
В один тихий, но прохладный вечер Бояркину захотелось выйти за село. С крылечка
общежития он взглянул на небо и почувствовал легкую тревогу, обычную при приближении
дождя. Ночной дождь всегда тревожен невидимостью и "бесконтрольностью"; тревожен и
тем, что приближает человека к природе, работающей даже и тогда, когда все живое в ней
отдыхает. Николай был в ватной телогрейке и сапогах, одетых с сухими портянками.
Состояние прочной теплоты в это преддождевое время было особенно приятно.
Миновав заброшенный огород с пыльной землей, он перепрыгнул через хлипкую
жердевую загородку и, пройдя немного по низкой молоденькой травке, оказался на трактовой
дороге, опоясывающей село. Солнце давно уже закатилось, оставив на горизонте после себя
рассеянный красноватый отсвет. Над головой в недосягаемой высоте едва виднелись редкие
облака. На ярком горизонте они висели, казалось, над самой землей, хотя и там, конечно, не,
парили недосягаемо. Николай поозирался кругом, не понимая, откуда появится сегодня луна.
"Люди не осознают, что каждую минуту наблюдают космические события, – подумал он, –
вот сейчас наша планета Земля поворачивается относительно звезды Солнца. И этот поворот
мы называем закатом, а для кого-то он сейчас же называется восходом или полуднем. День
или ночь у нас на самом-то деле не наступают. Просто Земля вращается и то выносит нас в
постоянный вселенский день, то заботливо прикрывает нас собой от него, чтобы мы
отдохнули. Как все это обширно! А дальше во Вселенной! Что там творится! Для того чтобы
это вообразить, надо иметь принципиально иное воображение…"
Когда-то Бояркин просто содрогался от "больших" слов. Произнося слова
"бесконечность", он представлял пустое пространство, по которому, ни на что не натыкаясь,
летел его взор, или представлял бесконечность как самое большое число – сколько ни
подставь к единице нулей, их все еще можно будет ставить. "Уж так все устроено, что вокруг
нас сплошные "незаконченности": время, пространство, человеческие индивидуальности", –
снова, но теперь уже совсем спокойно пришла ему в голову прежняя мысль.
"Человеку нужно иметь мировоззрение на уровне таких понятий, как "Земля",
"человек", "природа", "Вселенная". Именно теперь каждому отдельному человеку нужно
осознать себя человечеством. Причем человечеством бесконечным. И с высоты этого
мировоззрения взглянуть на все наши проблемы и беспорядки. Да чего там рассусоливать. Да
этого рабочего, начальника, директора завода или министра надо, как напакостившего кота,
привести и ткнуть носом туда, куда он напакостил. Напакостил – убери. Хоть языком слижи!
Потому что не только тебе это принадлежит Человечеству!
Что же, если человечество бесконечно, – думал Николай, шагая по дороге, с
необыкновенной легкостью уйдя в свои постоянные размышления. – Если оно бесконечно,
то, значит, никакого другого человечества до нас не существовало. Ведь если бы
существовало какое-то человечество еще, то оно бы просто занимало наше место. Выходит,
что мы появились впервые в результате той вечности, которая за нами… Нет, ну это надо
понять – появиться впервые в результате вечного совершенствования материи! Это трудно
вообразить. А существуют ли в этом случае где-нибудь другие цивилизации? Наверное,
существуют. Но Вселенная так безмерна, что при вечном существовании цивилизаций и при
их стремительном вечном освоении пространства они между собой никогда не встретятся. А,
в общем, кто знает…
Если же других цивилизаций до нас не существовало, то это позволяет критически
взглянуть на теории открытой и закрытой Вселенной. А что если возможна еще и третья
теория? Теория, в которой главной движущей силой являются не слепые силы природы, а
колоссально развившийся человеческий разум. Ведь разум – это не что иное, как высшее
достижение развития материи. Так если оно высшее, то почему же оно не может быть и
всемогущим? Конечно, пока что это кажется абсурдом – разве можно остановить или
заставить потечь вспять реку, которая тебя несет? Но, наверное, это только пока. Пусть до нас
Вселенная была открытой или закрытой, а с нами она будет какой-то другой".
Совершенно неосознанно, особенно покончив со своими выпивками, Николай начал с
большим интересом вникать во все окружающее, и этот интерес подталкивался ощущением,
будто все, абсолютно все ему когда-нибудь может пригодиться, что отбрасывать ничего
нельзя, никакие концы обрубать недопустимо. Сегодня он вышел из общежития для того,
чтобы выполнить своеобразный символический обряд прощания с Дуней, обойдя все места,
где они бывали вечерами. И все это было нужно как раз для того, чтобы, даже оставив Дуню,
как можно крепче закрепить ее в себе.
Шаги гулко отдавались по дороге. Николай, догадавшись, что идет к стогу, подумал: а
почему бы и Дуне не прийти за огород. Или почему бы ей ни почувствовать, что он ждет ее.
Сейчас, когда в погоде смутно тревожили какие-то, пока еще не видимые изменения, такое
чудо было вполне уместно. От этих мыслей ноги сами собой пошли быстрее.
Луна показалась не из-за горизонта, как можно было ожидать, а из-за одной
неприметной тучки на небе. Приближаясь к знакомому месту, Николай стал напряженно
всматриваться, принимая за человеческий силуэт то столб, наваленный на жердевую
загородку, то напоминающий шелковое платье Дуни серебристый отсвет луны на сене.
Бояркин прошелся взад, вперед, распинывая слежавшееся сено, которое дохнуло прелой
пылью, и решил подождать десять минут. Минуты показались очень долгими. Николай
осмотрелся – все тут оставалось так же, как всегда.
Луна в эту ночь, словно удвинутая кем-то далеко вверх, была необыкновенно высокой
и маленькой, как горошина. И земля, раскинувшаяся под увеличенным куполом неба,
казалась беспомощно-тихой и мучительно-пустой.
Желтая горошина висела над кроной дерева – в это время Николай и Дуня обычно уже
сидели под стогом. Сегодня комары ели беспощадно. Они гудели у лица, забивая нос и глаза,
как бывает перед дождем, хотя небо было почти чистым. Бояркин комаров не бил, а сдувал
или смахивал, заботясь лишь о том, чтобы они не жгли. Так простоял он с полчаса, потом
обругал себя за глупую надежду и стал выбираться на дорогу, чувствуя, что комариное
облако начало отставать. Уже на дороге он оглянулся, пытаясь запомнить силуэты стога,
заборов, домов, словно наклеенные на темно-синий фон. Уже потом, подходя к переулку,
Бояркин с недоумением взглянул на небо, потому что стало совсем темно, а ведь только что
маленькая, но яркая луна позволяла видеть даже циферблат часов.
