моря, веяли холодные ветры, засыпали улицы, палисадники, дворики мелкой колючей крупкой.
— Разгулялась непогода, — говорил Пиз. — Вам не будет холодно? — спросил Степняка, взглянув на его легкое пальтишко, хотя и сам был одет не теплее.
— Посмотрим, — улыбнулся Степняк. — Зачем загадывать вперед?
Кабриолет свернул в тихий, безлюдный переулок и остановился перед небольшим двухэтажным домиком в глубине двора.
— Вот здесь мы и живем, — сказал Уотсон. — Прошу в дом.
Роберт Спенс представил гостей жене (какое милозвучное у нее имя — Иви!) и двум взрослым дочерям, Мейбл и Рут, помог раздеться и сразу же пригласил к столу.
Была предобеденная пора, Сергей Михайлович в дороге проголодался, поэтому охотно принял предложение. Ему вообще понравился новый знакомый — в меру разговорчивый, деловой, уверенный в себе. Понравилось и жилище — чистое, не заставленное, хотя и довольно плотно меблировано.
— Мистер Степняк, вероятно, думает: вот каков он, этот Уотсон! — сказал Роберт Спенс. — Собственный дом, обстановка... А еще, мол, играет в радикала! Не так ли? — Рассмеялся.
— Нет, не так, — серьезно возразил Сергей Михайлович. — Наш добрый друг Эдуард Пиз предварительно информировал меня.
— Интересно! Что же он вам писал?
— Писал, что вы порядочный человек, мистер Уотсон, — вмешался в разговор Пиз.
— Спасибо, — приязненно посмотрел на него Уотсон.
— Что рабочие уважают вас как гражданина и как адвоката, — продолжал Пиз.
— И что вы кроме юриспруденции любите литературу, поэзию, — добавил Степняк. — А такие люди плохими быть не могут.
— Благодарю, господа, — встал Уотсон. — Правду говоря, не рассчитывал на такие комплименты. Здесь, видимо, большая заслуга всей нашей семьи, нежели моя. Род Уотсонов издавна поддерживал освободительные движения, где бы они ни происходили. Это стало нашей традицией. Отец мой был другом Кошута и Гарибальди. Вот он, посмотрите. — Хозяин подвел гостей к большому, во весь простенок, портрету, на котором был изображен высокий, лет пятидесяти, человек в форме гарибальдийца, державший в вытянутых руках меч. — Этот меч подарен отцу самим Гарибальди, — пояснил Роберт Спенс. — А держит он его, как вы здесь видите, символически, словно передает по наследству.
— Простить себе не могу, — сказал Степняк. — Был в Италии, жил там, сидел в тюрьме, а встретиться с Гарибальди не нашел времени.
— Вы, кажется, писали о нем? — спросил Пиз.
— Писал. Этот человек восхищает меня. Бакунин и Гарибальди — два гиганта, перед которыми я склоняю голову.
— Однако ни тот, ни другой не были социалистами, мистер Степняк, — заметил Уотсон. — За что же вы их так уважаете, превозносите?
— Видите ли, мистер Уотсон, — ответил Сергей Михайлович, — У великих мы должны брать прежде всего то, что отвечает нашим убеждениям, что нам роднее. У Гарибальди это исключительный организаторский талант, нетерпимость к социальному злу и безграничная смелость. У Бакунина — одержимость борца. У одного и другого были ошибки, однако уверен, ничто не затмит их имен.
— Блажен, кто верует, — сказал Уотсон. — Так, кажется, по Евангелию.
Они обедали, стол был уставлен различными блюдами — условия самые благоприятные для деловой дружеской беседы. Дочери Уотсона посидели с ними и ушли, хлопотала, чтобы угодить гостям, хозяйка, однако, увлеченные беседой, они уже ни до чего больше не прикасались — будто сейчас, вдруг, должны были обдумать, взвесить все, что происходит на земле, определить свои общественные позиции.
— Я перечитал все написанное вами, мистер Степняк, — продолжал Роберт Спенс. — Книги, статьи. Слышал отклики на ваши публичные выступления. Очевидно, вам говорят много комплиментов, восхищаются вашей героической биографией. Заслуженно! Ваш подвиг, ваш труд действительно благородны. Не возражайте, это так. И то, что вы оказались за Ла-Маншем, на славной земле Великобритании, радует нас...
— Спасибо на добром слове, мистер Уотсон, — прервал его Степняк. — Но только, признаюсь вам, всей душой желал бы я быть на своей родной земле.
— Разумеется, я прекрасно это понимаю. Однако если уж судьбе угодно было решить по-своему, то мы рады, что она забросила вас как раз сюда, что дала нам возможность видеть вас, слушать вас, учиться у вас.
— Вы явно, господа, преувеличиваете мои заслуги, — возразил Степняк. — Я один из многих, кто поднялся на борьбу по зову сердца. Особенность моя разве в том, что я остался жив. И пока я жив, пока бьется во мне хоть одна жилка, я не перестану бороться против зла и тирании, которые густо опутали мою отчизну. К этому зовут меня голоса погибших друзей и моя собственная совесть.
Степняк резко встал, однако тут же сел, попросил прощения за свою горячность.
— Именно это для нас очень важно, дорогой Сергей Михайлович, — сказал Пиз. — Именно это.
— Да, да, — поддержал Уотсон. — Ваши искренность и самопожертвование, убежденность в собственной правоте и подкупают, и побуждают прислушиваться к вашему слову.
— Господа! — заметил Степняк. — Я ваш гость, гостю надлежит быть вежливым, однако настоятельно прошу: давайте прекратим разговор о моей персоне и будем говорить о более интересном. Англия имеет достаточно своих прославленных героев.
— Народы богаты духовной близостью, общностью интересов, дорогой Степняк, — ответил на это Уотсон. — В вашем лице мы видим не только одного, как вы говорите, из отважных, а выразителя дум и чаяний поколения. Это не мелочь, особенно сейчас, когда мировое радикальное движение расширяется, вливается в общее русло. Вы согласны, что это так, мистер Степняк?
Сергей Михайлович кивнул.
— Так вот, — продолжал Уотсон, — я не разделяю, конечно, всех ваших взглядов, против некоторых даже возражаю, однако я исполнен желания помочь вам сделать хотя бы немногое для торжества справедливости на вашей земле.
— Большое вам спасибо, мистер Уотсон, — с легким поклоном проговорил Степняк. — Доброе семя всегда дает хорошие всходы. — Он сделал небольшую паузу и спросил: — В чем же вы со мною не согласны? Что отрицаете в моих писаниях?
— Мистер Степняк, — с приязнью улыбнулся хозяин, — оставим этот разговор на другое время. Когда чаша наполнена хорошим вином, то стоит ли спорить о ее форме?
