соскучился по Корнелии, по дочери, по матери, по сестрам, по всем. И по Риму тоже скучаю.
– Думаешь, Лукулл тебя отпустит?
– Если Сулла мертв, почему бы и нет? Мы успешно провели переговоры в Вифинии и одержали победу на Лесбосе. Если мы попросим у него разрешения, он не станет препятствовать.
Лабиен кивнул, помолчал и наконец заговорил о другом:
– Как выглядит гражданский венок?
– Дубовые ветки с листьями и желудями, – объяснил Цезарь. Унаследовав от дяди Мария любовь ко всему, что было связано с войском, он знал наперечет все военные награды. – Ни капли золота.
Он снова засмеялся.
– Дело не в ценности материала, а в том, что он означает, – заметил Лабиен, приложив руку к раненой ноге, глядя на друга с нескрываемой благодарностью.
– Именно так, – подтвердил Цезарь.
Суд VII
Sententia
Окончательный приговор
LXXIV
Полное единодушие
Базилика Семпрония, Рим
77 г. до н. э.
Скамьи обвинителей
Цезарь уселся рядом с Лабиеном.
– Ты отлично выступил, – похвалил его друг, положив руку ему на плечо.
Толпа, заполнившая базилику, все еще рукоплескала заключительной речи Гая Юлия Цезаря.
Но тот был серьезен. Перебрав записи, он развернул пару папирусов и достал венок из дубовых ветвей, уже подсохших, с потемневшими листьями.
– Ты захватил его с собой! – воскликнул Лабиен. – Гражданский венок.
Цезарь едва заметно улыбнулся, но тут же снова помрачнел.
– Надеюсь, он принесет нам удачу, – уточнил он. – Но даже венок вряд ли поможет нам здесь, в базилике Семпрония, перед пятьюдесятью двумя продажными судьями.
Сенаторы, входившие в состав суда, толпились вокруг Помпея.
Долабелла смотрел на них, не мигая. Цезарь тоже.
Внезапно обвиняемый медленно повернул голову и встретился взглядом с Цезарем.
В течение нескольких напряженных секунд оба вели поединок одними глазами.
Долабелла первым отвел взгляд, но Цезарь знал, что это не признак слабости: Долабелла снова устремил его на сенаторов, все еще толпившихся вокруг председателя.
Однако прений почти не было.
И Цезарь, и Лабиен видели, что судьи не потребовали времени на размышление – лишь стали о чем-то переговариваться, стоя возле Помпея, потом заметили кивок председателя и закивали в ответ. Вскоре все вернулись на свои места.
Гней Помпей был единственным, кто остался стоять перед своим креслом. Он знал, что Долабелла за ним наблюдает, знал, что приговор несправедлив и что на кону стоит нечто гораздо большее, чем взяточник Долабелла. На глазах у Помпея Цезарь пытался превратить суд в открытое противостояние с оптиматами, грозившее восстанием. Помпей понимал, что ответ должен быть ясным, решительным, неоспоримым. Он сделал пару шагов вперед, привлек внимание публики, которая только что рукоплескала Цезарю, и произнес окончательный приговор:
– Невиновен. – И добавил: – Единогласно.
Невиновен: таково было мнение пятидесяти двух судей и председателя.
Гней Корнелий Долабелла был признан невиновным во всех преступлениях, в которых его обвиняли: во введении налогов для личного обогащения, разграблении храма Афродиты, изнасиловании юной Мирталы – иначе говоря, невиновен в повсеместном лихоимстве, которое суд счел недоказанным.
Не виновен ни в чем.
Долабелла откинулся на спинку кресла и улыбнулся, не разжимая зубов.
Помпей отступил и важно уселся на свою кафедру.
Сотни граждан, которые хлопали во время заключительной речи обвинителя, лишились дара речи. Казалось, все они внезапно врезались в непреодолимую стену. Стало ясно, что в Риме никогда ничего не изменится.
Цезарь молча глядел в пол, являя собой живое воплощение разгрома.
Середина базилики
Долабелла с торжествующим видом поднялся с места, и вскоре его окружили сенаторы-оптиматы, те, что сидели среди публики, и те, что входили в состав суда: все они без зазрения совести принялись его поздравлять.
Скамьи обвинителей
Цезарь не вставал со своего места.
Всего этого следовало ожидать, но единодушие судей поразило его. Как он ни бился, ни один из них не посмел перечить сотоварищам.
– Ни один, – повторял он снова и снова.
Зато Лабиен встал, готовый уйти.
– В базилике полно вооруженных людей под началом оптиматов, – сказал он. – Лучше убраться отсюда, да побыстрее. Я вызвал ветеранов твоего дяди Мария, они проводят нас до Субуры. У тебя дома безопаснее. Иначе нас зарежут прямо на Форуме. Нужно немедленно уходить.
Цезарь все еще сидел, ошеломленный чудовищностью беды.
– Ни один, – бормотал он, – ни один. Со мной кончено, как и предсказывал дядя Котта.
Публика
– Пойдем, девочка, – сказала Аврелия невестке.
Корнелия смотрела на Цезаря.
– Он разбит, уничтожен, – прошептала она. – Я должна вернуться вместе с ним.
– Нет! – приказала мать Цезаря. – Это опасно! – И проговорила мягче: – Утешишь его дома.
Девушка, подавленная решением судей – слепая вера мужа в иной исход заразила и ее, – не имела сил противиться свекрови и подчинилась.
Обе женщины покинули базилику в окружении рабов семьи Юлиев.
На улице, напротив базилики
Пердикка, Аэроп, Архелай, Миртала и другие македоняне, прибывшие в Рим для участия в суде, оказались на улице. Старого Ореста среди них уже не было, он остался у Цезаря, слабый и больной. Со дня выступления в суде состояние его здоровья неуклонно ухудшалось.
– Итак, мы опробовали римское правосудие, – заметил Пердикка. – Теперь будет по-моему.
Архелай и Аэроп переглянулись, а затем повернулись к остальным македонянам.
Все кивнули.
Пердикка извлек из-под туники кинжал.
Прочие последовали его примеру и вытащили такие же кинжалы.
– Дайте-ка и мне один, – ко всеобщему удивлению, потребовала Миртала.
Пердикка посмотрел на отца девушки.
– Дай, – согласился Аэроп.
Пердикка протянул ей оружие, которое держал в руке.
– Держи, Миртала, – сказал он. – У меня найдется другой.
Внутри базилики
Долабелла увидел приближавшегося Помпея.
– Оставьте нас наедине. Отойдите, во имя Геркулеса! – воскликнул сенатор-ветеран, только что объявленный невиновным.
Помпей подошел к нему.
– Сейчас не время действовать, – сказал молодой председатель суда.
Долабелла развязно улыбнулся:
– Я был уверен, что ты не станешь никого задерживать. Сулла был прав. Я писал тебе об этом на днях, но вижу, что даже после своевременного уведомления тебе не хватает храбрости делать то, что должно. Цезарь, проклятый племянник Мария, должен умереть, и умереть сейчас же. Прежде чем вырастет, прежде чем превратится в нового Мария. В свое время мы его проморгали, и я виноват не меньше других. А Сулла все знал. Но ты слеп даже сейчас, и это меня глубоко разочаровывает. Разве ты не видишь, на что он способен всего в двадцать три года? Он пошел против тебя, против меня, против всех. Будучи восемнадцати лет от роду, он ослушался самого Суллу. А гражданский венок получил в двадцать два. Ты действительно желаешь наблюдать за тем, как он растет и крепнет?
– Я добился того, чтобы с тебя
