не спешит.
— Отчего же Сай не помогает?
— Хлопочет над ранеными. Сама попросилась. Уж всяко лучше, чем такого, как ты, обихаживать.
— Это еще почему? — хмурюсь я. — Я ей ничего худого не сделал.
— А разве ты хоть раз девчонке доброе слово сказал? Только рычишь да зыркаешь злобно. Тут любой убоится.
Слова Лей, как всегда, неприятно бьют по самолюбию. Вот и пожинай теперь то, что посеял, старина Вепрь. Был грозой Арены, стал грозой мелких девчонок.
— Как там Кйос? — уж лучше сменить неприятную тему.
Вель сегодня с утра так и не заходила, упрямец Аро заперся у себя, Зверь занят тренировками, разве что Лей заглянет изредка да обронит скупую новость. У всех теперь дел невпроворот, один я валяюсь тут бесполезным куском дерьма.
— Почем мне знать. Я ко всем вам нянькой не нанималась, — уходя, огрызается неприязненно. — Вот пойди и узнай.
— И пойду! — сообщаю уже закрывшейся двери.
И правда, отчего не пойти. Свесить с края постели одну ногу, другую. Приподняться на локте, сцепив зубы от боли в ребрах, толкнуть неуклюжее тело вверх. И кто там сравнивал Лей с тюленем?
Когда делаю первый шаг от кровати, с унынием понимаю, что не отказался бы от трости: опираться на раненую ногу все еще больно. Кое-как, держась за мебель и стену, ковыляю до двери. Открываю ее и приваливаюсь лбом к косяку, переводя дух. Отдышавшись и переждав приступ головокружения, пересекаю коридор наискосок, но останавливаюсь в нерешительности: не знаю, какую из дверей выбрать. Комнату девчонок я знаю, Хаб-Ариф живет через стену от меня. Остается еще три до тупика. Наугад толкаю первую: не заперто.
На кровати у окна лежит вниз лицом Аро. Худая мальчишечья спина обнажена, над правой лопаткой цветет алым цветом свежий ожог. По-девичьи тонкие руки с едва наметившимися бугорками мускулов доверчиво обнимают подушку. Невольно вздыхаю. Мальчишкой непременно надо заняться. В нем есть зачатки храбрости и воли, есть недюжинный ум, но этого мало: в этом жестоком мире необходимо уметь за себя постоять.
Но не сейчас. Закрываю дверь, несколько шагов — и толкаю следующую.
Первым делом встречаюсь глазами с Сай. Девчонка испуганно вскакивает, роняет шитье, что мгновение назад лежало у нее на коленях.
— Тихо, тихо, — успокаиваю я, хотя у самого от усилий заходится сердце. — Чего всполошилась? Я пришел повидать ребят.
Кроме худосочной смуглянки Сай, в комнате находятся еще двое, и оба лежат. Кйос, возле кровати которого сидела девчонка, смотрит на меня настороженно, словно я застал его за непотребным занятием. Еще один парень мне незнаком. Весь перехваченный бинтами, он спит лицом вверх, вытянув вдоль тела увитые старыми шрамами руки. Торопливо подобрав шитье и не проронив ни слова, Сай упархивает из комнаты. Мне не до нее: сажусь на освободившееся место и долго смотрю Кйосу в глаза. Парень мой взгляд выдерживает с честью.
— Ну, как оно? — нарушаю тишину негромким вопросом.
В темно-карих глазах лиамца лихорадочный блеск, на лбу болезненная испарина, но на скулах играют желваки, и мышцы на плечах заметно напрягаются. Готовится к взбучке, не иначе.
— Сойдет, — цедит сквозь зубы.
— Вот и славно, — легко соглашаюсь я. Следующий вопрос обдумываю долго. — Чего ты хотел от этого боя, парень?
— Победы, — говорит почти без запинки и вгрызается взглядом мне в лицо — угадал ли ответ?
— Победы, — повторяю задумчиво. — А что говорил тебе Зверь перед поединком?
Полный решимости взгляд парня гаснет, словно залитый водой костер.
— Прикрывать его и не высовываться. Не дать себя убить. Не бить врагов насмерть.
— Выходит, воинская дисциплина тебе незнакома. Кем ты был до того, как попал в рабство?
— Никем, — хмурится неприязненно. — Пас коз в предгорьях.
Искренне изумляюсь, оглядывая внимательней крепко сбитого, поджарого и жилистого парня.
— Этакий-то молодчага?
— Я подростком был, — угрюмо оправдывается Кйос. — Вместе с козами меня и взяли.
Невольно содрогаюсь, почему-то подумав об Аро.
— Стало быть, драться тебя научили годы рабства?
— Вроде того.
— И тебе это нравится?
— Что?
— Морды бить на Арене.
— Все лучше, чем спину гнуть в полях или гнить на галерах.
А этот лиамец, пожалуй, мне нравится. На тренировках он всегда немногословен, зато схватывает науку на лету. Хаб-Ариф не ошибся, когда выбрал его в парный поединок.
Но бахвалиться силой — это одно, а мне нужно другое. Понять, что у юнца на уме.
— Ты почем знаешь, что лучше? Бывал на галерах?
— Не бывал, но слыхал. Долго там не живут.
— А у нас, что ли, долго?
Он прекрасно понимает, каких «нас» я имею в виду. Тех, кто начал и окончит свою жизнь на Арене.
— Может, и недолго, — соглашается он, обдумав ответ. — Зато мы умираем с честью.
— Дурак, — добродушно заключаю я.
Набычивается еще пуще, сердито зыркает исподлобья. И молчит.
— Это все, чего ты хочешь от жизни? Умереть с честью?
— А что, есть варианты? — теряет всякий страх юный наглец.
— Предположим, что есть. Чего бы ты хотел, если бы мог выбирать?
Долго буравит меня взглядом, смахивает со лба капельки пота, облизывает пересохшие губы, но в конце концов отвечает:
— Побеждать раз за разом.
— Зачем?
— Чтобы остаться у госпожи.
Приподнимаю бровь. Что за новость?
— Госпожа милосердна, — поясняет он торопливо в ответ на мой невысказанный вопрос. — Над нами не стоят с кнутом и хорошо кормят.
— Предположим. Но ты ведь не можешь побеждать бесконечно.
— Бесконечно мне и не надо.
— Вот как? И какого же чуда ты ждешь?
На этот раз юнец не торопится с ответом. Долго и с явным подозрением приглядывается ко мне, справедливо ожидая насмешек. Мои ребра немилосердно ноют от долгого сидения на жестком стуле, но я терпеливо жду, когда он соизволит выдать свой страшный секрет.
— Следующего Боя за свободу, — решается он наконец.
Невольно хмыкаю, услышав ответ. Вот оно что. А парень не так уж и безнадежен. Малость горяч и тщеславен, но это поправимо.
— Хочешь всех убить и одержать победу? И думаешь, что сможешь?
Он слегка прищуривается, в его глазах читается вызов.
— Ты же смог.
Не могу не признать, что его ответ приходится мне по душе.
— Тебе придется убить всех. Его, — киваю на лежащего в беспокойном беспамятстве Золда. — Тирна. Зверя. Меня. Ты уверен, что сможешь?
— Ты же смог, — повторяет упрямо, но без прежней уверенности в голосе. Стыдливо отводит взгляд.
— Ну, предположим, — вновь киваю я, предвкушая желанный момент откровения. — Победишь ты всех нас, а дальше что?
— Получу свободу, — совсем тихо отвечает он.
— Разве я ее получил? — удивляюсь притворно.
— Другие же получили. А ты сам виноват. Господа ждали покорности, ты же облил их презрением, — выдает юнец неожиданно,
