за что получает еще один плюс в моем мысленном списке его достоинств. — Был бы умнее — не сидел бы здесь.
— Так ты видел, — с мрачным удовлетворением понимаю я.
Мою победу и мой позор, мое бесславное распятие на диске, так же, как и мое неожиданное спасение.
— Видел. И понял.
— Понял он, — насмешливо фыркаю. — Говоришь, что умнее меня, а сам повторяешь мои ошибки.
Он недоуменно таращится на меня, воспаленные глаза нездорово сверкают.
— А что, если мы со Зверем тоже ждем этого Боя? И что, если в этом Бою не будет проигравших среди рабов?
— Лихорадка у меня, а бредишь ты, Вепрь, — юнец дерзит, но в темных глазах читается пытливая надежда.
Бросаю настороженный взгляд на новенького, Золда, которого сквозь забытье беспощадно терзает жар. Но нет: похоже, спит беспробудно.
— Сейчас ты будешь молчать, а я — говорить. И только попробуй открыть рот прежде, чем я закончу.
И я говорю. Долго, едва слышно. Отчаянно надеясь на то, что Кйос поймет меня правильно. Если я в нем ошибся, значит, сам подписал хорошему, в сущности, парню смертный приговор.
Когда с большим трудом, переводя дух после каждой пары шагов, возвращаюсь к себе, моя еда уже совсем остыла. Сажусь на постели и медленно, ложка за ложкой, глотаю холодный суп, вкус которого сейчас кажется мне восхитительным.
Похоже, и в этот раз я оказался прав.
Я вижу твое сердце
И вдохновлю тебя своим
(Bell X1)
Осторожный стук в дверь нарушил тишину моего уединения, и после приглашающего оклика на пороге возник смущенный Аро.
— Госпожа. Вы велели зайти.
— Входи и закрой за собой дверь.
Аро, чье имя теперь значится в приходском списке горожан Кастаделлы, одет, как и полагается свободному гражданину. На нем темно-горчичные штаны из плотного сукна, щегольской пояс с медной пряжкой, новые ботинки и белая рубашка с отложным воротником и широкими рукавами, на сей раз застегнутая как полагается, на все пуговицы. С безотчетным удовлетворением я отметила, что сквозь привычную рабскую покорность и вечный испуг в поведении Аро и его манере держаться стала проскальзывать тень немого упрямства — в пику всему господскому миру.
— Как ты себя чувствуешь?
Аро вздернул острый подбородок и повел плечом — и в этом жесте угадывалась ребяческая бравада.
— Превосходно, госпожа.
Я с трудом подавила улыбку.
— Что ж, рада слышать. У меня к тебе есть деловое предложение. Садись, так нам обоим будет удобнее.
Аро послушно сел, слегка скривившись от боли: видимо, ткань рубашки соприкоснулась со свежим ожогом на спине. Чувствовалось, что внутреннее напряжение в ожидании разговора не отпустило его. По-прежнему считая меня госпожой, он едва ли ждал чего-то хорошего. Я не стала изводить его неизвестностью.
— Джай весьма высоко оценил твои способности к счету. А у меня всегда были трудности с математикой. Вот и опять, составляя смету на закупку мебели для бараков, ошиблась и не учла стоимость перевозки и пошлину в казначейство. Случается, что я путаюсь в цифрах: число моих рабов растет, и каждую неделю надо заново рассчитывать, сколько денег придется тратить на их содержание. Мои доходы от выигрышей не постоянны, а ведь мне следует быть экономной и предусмотрительной. А ведь еще строительство, займы, налоги… Одним словом, ты мог бы помогать мне с цифрами?
Аро неуверенно заглянул в раскрытую на столе хозяйственную книгу, где я делала записи о доходах и издержках и вела необходимые расчеты. По правде говоря, математика давалась мне не так уж тяжело, как я пыталась расписать, но мне казалось важным занять парнишку полезным делом.
— Не знаю. Надо посмотреть. Могу я взять эту книгу с собой? Здесь все на северном наречии, я еще путаюсь в словах…
— Разумеется, — торопливо согласилась я. — Если не сочтешь эту работу чрезмерно затруднительной, я могла бы нанять тебя в качестве своего казначея и счетовода. И назначить недельное жалованье. На первых порах немного, но если дела пойдут хорошо, то и жалованье твое увеличится.
В правдивых глазах Аро вспыхнула живейшая заинтересованность. Казалось, даже докучающая боль от ожога отошла на второй план.
— Благодарю, госпожа, — церемонно поклонился он. И где только научился? Неужели и тут Лей постаралась? — Дайте мне срок до завтрашнего вечера, и я постараюсь разобраться.
Тучи скрыли небо, солнце светит тускло
Без тебя нет смысла, без тебя всё пусто
Вечер гонит мысли, ветер гонит листья
Вместе с месяцами, что ушли из жизни
Дни сменяют ночи подступью извечно
Без тебя не проще, без тебя не легче
Прости (Бумбокс)
День догорел. Я лениво наблюдаю за тем, как темнеет прямоугольник неба за распахнутым окном, как одна за другой на нем появляются звезды. С надеждой прислушиваюсь к тишине за гобеленом, но что-нибудь расслышать мешает беспорядочный хор неугомонных цикад. Вель любит цикад. В их раздражающем верещании ей слышится едва ли не колыбельная. Я тоже стараюсь их полюбить, ради нее. Но я бы многое отдал за то, чтобы услышать ночное уханье филина, далекий волчий вой, доносящиеся из бескрайнего леса. Выйти в морозную ночь в одной рубахе и исподних штанах. Увидеть, как ярко искрит под луной скрипучий снег.
В Аверленде сейчас уже зима. Я теперь с трудом припоминаю, каково это — зябнуть на крепком ночном морозце. Пить горячее вино перед жарким костром в походе, куда меня брали с собой — искать зимние берлоги не в меру расплодившихся медведей и брать их, сонных, на шкуры для меховых одежд. Отец непременно стал бы рассказывать нескончаемые охотничьи байки, а мать после возвращения растирала бы мне окоченевшие руки жестким суконным полотенцем.
Размечтавшись, я не сразу заметил, как гобелен у дальней стены шелохнулся. Вель, тихая и легкая, как тень, проникла в мою комнату через тайный ход, сбросила расшитый шелком халат и в одной тонкой рубашке скользнула мне под бок.
— Нет, так не пойдет, — бормочу полушепотом, утыкаясь носом в еще влажные после купания волосы на макушке. — Сколько ты еще будешь дразнить меня? Разденься.
— Тогда я замерзну, — Вель зябко поводит плечами под моей ладонью.
Мне никогда не понять, как северянка из Аверленда умудряется мерзнуть душными, жаркими ночами юга.
— Я тебя согрею, — обещаю бездумно. Сейчас я готов пообещать ей что угодно, лишь бы ощутить тепло ее тела без преград.
С притворным недовольством она высвобождается из захвата моей руки и сбрасывает с себя последние покровы. Змеей проскальзывает обратно, приникает ко мне тесно: бок к боку, бедро к бедру; обвивает руками шею и целует в губы. Распущенные волосы шатром падают вокруг, скрывают от любопытных звезд наши лица. С наслаждением
