— Нехристианский… Людей, как скот, в ярме держать, это по-христиански, а вернуть им образ и подобие Божие…
— Испуг… Да, я знаю, от верных людей знаю, что мужеству Александра Николаевича всяк позавидовать мог. Отчаяние его обуяло — вот что. Отчаяние! Сколько лет, сколько усилий — и ничего не добиться. Ведь не чужими жизнями он распоряжался, своей единственной рисковал.
— Еще вспомнил. Господин Радищев будто бы записку по себе оставил, а в ней слова: «Жизнь несносная должна быть насильственно прервана». Жизнь несносная — и это слова христианина!
— Господь Милосердный, отпусти рабу своему Александру грехи его вольные и невольные! Суди его, Господи, не по грехам его, а по милосердию твоему. Ничего он для себя не хотел, ни в чем о себе не заботился — другим жертву принес, тем, кого после него пошлешь на нашу грешную землю.
— Вот-вот, мне так и передали. Последние слова его были: «Потомство за меня отомстит». Не предполагал я, однако, что такое единомыслие у вас с ним, Дмитрий Григорьевич, никогда бы и не подумал. Предосудительно, ничего не скажешь.
— Вы, Александр Федорович, человек молодой, и осторожность вашу мне понять нетрудно. Как-никак покойный государь поручил именно вам писать историю ордена Иоанна Иерусалимского. Почем знать, как нынешний император воспримет такое доверие. Но для истинного спокойствия душевного человек должен жить в согласии только с совестью, не государевой и не государственной — своей собственной. А это, ой, непросто.
МОСКВА
Дом Дашковых
Мисс Бетс, мисс Вильмонт
— О, мисс Бете, если бы вы знали, какое это было сказочное зрелище — Нескучный сад графа Орлова!
— Дорогая мисс Мэри, я много слышала рассказов об орловских праздниках — о них говорит вся Москва — и убедилась, что ни один из них не похож на другой. Граф неистощим, по-видимому, на выдумки.
— Начать с того, что граф Орлов встретил нашу карету у ворот, великолепных ворот с колоннами и скульптурой, и пошел рядом с каретой, говоря всяческие любезности княгине. Он был так взволнован, что я не верила своим глазам.
— Посещение княгини Екатерины Романовны Дашковой — великая честь для каждого, а для него особенно. Это род примирения с москвичами, на которое граф, возможно, и не рассчитывал.
— Нет, нет, вы только послушайте, мисс Бете! От входных дверей до самых ступенек нашей кареты был разостлан великолепный ковер, на который и ступила княгиня — граф прямо на руках вынес ее из кареты. Вдоль входа стояла целая гвардия слуг, разодетых в шитые золотом ливреи. Дом сверкал тысячами огней. Отовсюду раздавалась музыка. Кругом стояли цветы, и лакеи разносили весь вечер на подносах такие великолепные напитки и сладости.
— Так принято встречать в Москве гостей, мисс Мэри. Разве вы не видели таких же праздников и в доме княгини?
— Да, конечно, но у Орлова всего было так много! К тому же эти толпы гостей в маскарадных костюмах. О чем-то подобном я читала только в исторических романах.
— Ее сиятельство княгиня любит говорить, что история не торопится в России, но всегда замедляет свой шаг. Европа неизменно может увидеть в ней свое прошлое.
— О, княгиня, несомненно, права, права во всем. Вы знаете, мисс Бете, на столах было такое множество угощений, столько серебряной посуды, что совсем не хотелось есть, только любоваться этим великолепием. Между тем лакеи все время приносили все новые и новые перемены и не переставали усиленно потчевать гостей. А музыка — музыка гремела так, что не было вовсе слышно даже ближайшего соседа!
— И граф, конечно, сидел около княгини?
— Он не отходил от княгини весь вечер ни на шаг. Но что-то особенное началось, когда по знаку графа в зале образовали круг, куда вышла танцевать его дочь. Молодая графиня в танце так хороша, так грациозна и ловка, что от нее просто нельзя было оторвать глаз.
— А как отнеслась к ней наша княгиня?
— О, княгиня не говорила ни слова, но лицо ее светилось такой добротой, что граф несколько раз бросался целовать ее руки, благодаря за снисходительность к его любимице. Княгиня прижала девушку к груди и наговорила ей множество, по всей вероятности, приятных слов, потому что молодая графиня вся зарделась, а граф начал утирать слезы.
— Я так рада за ее сиятельство! Ей так редко удается испытывать подобные переживания.
— Но это еще не все, мисс Бете. Молодая графиня после каждого танца подбегала к отцу, целовала руку у него и у княгини. А за ужином Алексей Орлов выпил за здоровье княгини Дашковой и опустился перед ней на колено. Это было очень торжественно и красиво. Мне показалось, что княгиня едва справляется со слезами. А в конце граф нас снова проводил до кареты и долго благодарил княгиню за то, что она согласилась приехать в его владения, которые он назвал своим домишком. Княгиня всю обратную дорогу молчала и сразу по приезде ушла к-себе. И еще горничная мне сказала, что у нее всю ночь горел в покоях свет.
НА ПОСЛЕДНЕМ ПУТИ
(продолжение через тридцать лет)
…Снег. Кругом снег. Который день небо ровно серой пеленой заволокло. С утра чуть развиднеется, посветлеет и опять сумерки. Ни солнца, ни месяца. Ямщики толкуют, оно и лучше — морозу не будет. Снег под полозьями едва-едва поскрипывает. Ветра и того нету.
Кони заиндевели. Нет-нет храпеть начинают — от такой-то клади как иначе: гробы ведь. Да не один. В солому закутаны. Рогожами прикрыты. А все равно чуют. Того гляди рваться начнут.
Кажется, конца не будет пути. Не на перекладных — на своих. Пока на станциях покормят, пока отдохнуть дадут.
Сама решила: чего торопиться. Столько лет, что с папенькой прощалась, прошло. Больше тридцати набежало. А все равно привел Господь доброе дело сделать: из Отрады всех Орловых увезти. Мавзолей дядюшка Владимир Григорьевич придумал. Для всех. На неосвященной земле. Будто беседку какую. Для развлечений да любовных утех.
Теперь на орловские деньги отстроился Юрьевский монастырь, там им и лежать. Чтоб до века монахи поминали, негасимый огонь у гробниц горел.
Пока дядюшка Владимир Григорьевич жив был, не хотела с ним спорить. Раз заикнулась, побагровел весь: не дам! После его кончины другое дело. Родные поговорили, в неудовольствие пришли. Настояла. У государя разрешения просила. Согласился — так лучше будет. Спросил, помочь не надо ли. Отказалась. Мое это служение папеньке — мне и заботиться.
Как бывает, папенька с двором поладить не сумел. После кончины государя Павла Петровича в Россию вернулись, ожил весь. Праздники в Москве да Нескучном устраивать стал. Перед Тильзитом на свои деньги земскую милицию устроил. Командовать стал.
Все равно не благоволил ему государь Александр Павлович. В Москву на коронацию приехал, папеньку видеть не хотел. Отрядов милицейских будто не заметил.
