возникли тонкие красные линии британских солдат, поднимавшихся из некошеной пшеницы, и дружный залп полутора тысяч мушкетов Браун Бесс встретил наступающих смертельным огнем, сразившим более трехсот ветеранов. Замешательство было полным, ряды Средней Гвардии смялись, залпы один за другим обрушивались на пришедших в смятение французов. Не давая врагу опомниться, гвардейцы Мейтленда бросились в штыковую атаку, сметая неприятеля с холма. Егеря в панике устремились вниз, но англичане, повинуясь приказу, хладнокровно вернулись на свои позиции.
Подоспевшие к этому часу войска Цитена атаковали дивизию Дюротта у Папелота, а вскоре к нему присоединился прибывший последним корпус Пирха. Завидев это, Блюхер отдал приказ о всеобщем наступлении Нижне-Рейнской армии, и корпус Бюлова с новыми силами ринулся на врага, засевшего в Планшенуа. Дом за домом очищали пруссаки деревню от яростно сопротивляющихся гвардейцев Наполеона, приклады скользили в мокрых от крови руках, штыки погнулись от ожесточенных ударов, пороховой дым ел глаза, крики бойцов и стоны умирающих неслись к затянутому свинцовыми облаками небу.
* * *
Эскадрон налетел на выбитого из Планшенуа врага, кромсая, рубя, топча копытами, сметая все на своем пути, гоня противника перед собой к потерявшей всякое подобие боевого порядка обезумевшей от ужаса армии.
В беспорядочной свалке Войцех, отчаянно ругаясь, едва разбирая своих и чужих, не размениваясь на хитрые финты и приемы, рубил направо и налево, стараясь только не отставать от несущегося плотной стеной эскадрона. Удар уланской пики пришелся ему в руку, чуть повыше локтя, и он, не удержавшись в стременах, кубарем полетел из седла, крепко приложившись затылком о предательский камень, торчавший из густой травы на заднем дворе какого-то полуразрушенного домишки. Гусары пронеслись вперед, и Йорик, оставшийся без седока, тихо заржал и ткнулся носом в щеку Шемета.
Из темноты выплыли несущиеся по небу густые облака, темно-синие, в золотых обводах заходящего солнца. В бескрайнем великолепии их причудливых нагромождений Войцеху чудились старинные замки, летящие на сияющих крыльях кони, и что-то еще, забытое, но невероятно важное, далекий сон, неясная мечта. Облакам не было дела до людей, убивающих друг друга на пропитанной кровью земле, прекрасные в своем равнодушии, они любили только ветер, и солнце, и свою свободу.
— Размечтался, как последний дурак, — сердито сказал себе Войцех, наспех перетягивая платком раненую руку, — вставай, черт бы тебя побрал. Вставай и дерись.
Йорик встретил это решение радостным ржанием, и они снова понеслись вперед, догоняя эскадрон.
* * *
На холме Веллингтон поднялся в стременах и трижды махнул шляпой, командуя общее наступление. Весь день герцог носился под пулями и ядрами, появляясь в самых опасных местах, призывая и подбадривая, щедро делясь с солдатами своим хладнокровием и выдержкой. Его конь, игреневый жеребец Копенгаген, гордо держал голову, словно сознавая, что носит на себе великого полководца, от чьего слова сейчас зависит судьба миллионов людей, не только на поле битвы, но и во всей Европе.
Медленно двинулись вперед измотанные тяжелыми боями войска, британцы и немцы, голландцы и бельгийцы, пруссаки и брауншвейгцы шли в последнюю атаку, и Наполеон, бросив свою разгромленную армию на произвол судьбы, бежал, чтобы больше уж никогда не подняться, утопив в грязи не только императорскую корону, но и честь Франции.
В этот день звезда, в которую верил Наполеон, закатилась навсегда, и для мира взошла другая заря, на целый век сделавшая Англию не только владычицей морей, но ведущей силой Европы. Веллингтон доказал, что британское хладнокровное мужество и верность долгу стоят большего, чем яростный натиск завоевателя, непоколебимая стойкость может противостоять самому жестокому напору, а верность слову выигрывает битвы. Здесь, на холмах Мон-Сен-Жан, он снова напомнил миру, что границы Британии — берега ее врагов.
Здесь, в отбитой у неприятеля деревне Белль-Альянс, Веллингтон и Блюхер встретились, наконец, как победители, и пожали друг другу руки, и последний луч летнего солнца сверкнул из-за черных туч, затянувших вечернее небо.
Одно на всех
К десяти вечера распогодилось, молодая луна и отблески догорающих пожаров осветили усеянное телами поле битвы. Кое-где еще гремели выстрелы, отдельные части Старой Гвардии отходили с боем, в плотных, ощетинившихся штыками каре, унося императорских орлов. Темные силуэты пробирались между нагромождениями трупов, останавливаясь, нагибаясь к земле — свои ли, французы ли, кто их разберет? У Войцеха, вернувшегося на дежурство при прусском главнокомандующем, во рту набегала горькая желчь при взгляде на мародеров. Веллингтон тоже глядел в ту сторону, хмуря высокий лоб.
Короткая передышка в Белль-Альянс едва оставила гусарам время обтереть взмыленных коней и выпить по порции джина, которым щедро поделились англичане. Блюхер рвался лично возглавить преследование бегущего неприятеля, но Гнейзенау убедил старого фельдмаршала беречь силы и сам повел вперед уставшие, но все еще горевшие боевым задором прусские части. Британцы остались на месте, взяв на себя помощь раненым и последний долг мертвым.
* * *
Дороги заполнились толпами беглецов, лошадьми и повозками, теснившими и давящими друг друга в слепом ужасе, рвущимися вперед, подальше от хищного рева прусских боевых труб, барабанной дроби, мерного топота марширующих ног, гулкого отзвука копыт, заполнивших всю равнину. Подальше от штыков и сабель, от выстрелов в спину, от безжалостного врага, рвущегося отомстить за Линьи, за Аустерлиц, за Йену, за позор Парижского мира и Венского конгресса.
Черная смерть летела за ними по пятам под бледным серпом юного месяца, и они не смели оглянуться на нее ни через левое, ни через правое плечо. Быть беде, быть беде, — стонала под тысячами подков земля, и солдаты бежали вперед, сломя голову, бросив оружие, бормоча на ходу молитвы равнодушным и пустым небесам.
Пехота шла по дорогам под барабанный бой, конница летела сквозь поля, втаптывая еще не созревшие колосья в мягкую землю, и мертвенный свет луны сиял на окровавленных клинках, вздымавшихся для удара, и падающих, как нож гильотины, как топор палача, как последний приговор войны.
* * *
Рука, перетянутая платком, отчаянно болела, рукав доломана отяжелел от сочащейся крови, голова кружилась, то ли от слабости, то ли от ненависти к врагу. Месяц наливался алым, темная земля морщилась под копытами от боли, сабля свистела в руке, рассекая ночную тьму, с всхлипом вгрызаясь в человеческую плоть, рубя и кромсая ее, как тушу на бойне.
Увлеченный погоней Войцех уж давно отбился от эскадрона, Йорик несся по брюхо во ржи, догоняя одиноких беглецов, думавших спасти свои жизни в стороне от всеобщего столпотворения. Впереди замаячили темные фигуры — десяток, не меньше, но гонимый жаждой крови Войцех пришпорил Йорика, стремительно приближаясь к остановившимся при
